– Стары вэ-эщ пакупаим! Стары падушька-обывь пакупаим! Стары тарелька-пасуда пакупаим!
Старьевщики бродили внизу, в уже наступившем марте, похожем на позднюю осень. Сибирские ветры продолжали хозяйничать в городе, запрыгивали через форточку к Иоану Аркадьевичу, облапливая не хуже старьевщиков разбросанный скарб.
– А-а! – стонал по ночам Иоан Аркадьевич.
Марта Некрасовна просыпалась, слушала, утром составляла неблагоприятный гороскоп.
Иоан Аркадьевич возвращался продрогший, забито-ласковый, джинсы его трясли напрасно – падали только три-четыре скомканные, похожие на палые листья пятидесятки и разлеталась бисером мелочь. Дети ползали по желтому в ромбик линолеуму, собирая ее в специальную кучку.
Незаметно стали жить на деньги, приносимые время от времени Арахной.
Сначала их бросали на пол и осторожно топтали, иногда как бы игнорировали, швырнув на несколько дней пылиться на подоконнике, рядом со сгнившим ростком хурмы. Потом пачки Арахны начинали сами собой съеживаться и исчезать.
Беспокоила Софья Олеговна – повадилась изрекать что-то непонятное.
– Это по-армянски, – поясняла она недоуменным лицам, – Я хочу, чтобы
Анечка овладела языком своих предков.
– Но ты же не ей говоришь, а нам, – замечала, раскатывая серое тесто, Зулейха.
– Создаю ребенку языковое окружение! – обижалась Софья Олеговна. -
Я-то методику изучала, всю жизнь учительницей прожила… Три года методистом!
– А я тож к Методистам ходила, – сообщала Фарида, проводив Софью
Олеговну снисходительным взглядом. – А потом поняла, учение у них неверное, Писание по-американски переверчивают, обедом не кормят…
А про звезду-полынь говорят: еще не падала, подожди. Ушла от них в нормальную церковь, подобру-поздорову.
– Да не по-армянски она говорит, я жила у армян в Самарканде, – отвечала ей Гуля Большая. – Просто слова придумывает, чтобы все слушали ее, болтунку.
И стала говорить с детьми по-узбекски.
Происходили и другие чудные вещи. Фарида, например, вдруг сообщила, что ночью к ней прискакали четыре всадника Апокалипсиса и уломали съесть книгу:
– А та книг была такая вскусная, а такая объедения, а так я наелась, потом всю ночь ничего есть не хотела!
После съеденной книги Фарида снова испытала позыв к проповеди; отрыла брошюрки, с которыми когда-то звонила к Иоану Аркадьевичу с вопросом: Что Правит Нашим Миром… Стала читать их поскучневшим детям.
– Ты бы, сестра, лучше им “Айболита” почитала.
– “Айболит” – книга греховная! – мотала головой Фарида.
Она исхудала, стала совсем плоской, одни скулы.
– А меня голубь кормит, – вдохновенно отказывалась она от миски с ужином.
– И меня, – добавляла Софья Олеговна, – меня тоже кормит, правда,
Фаридочка?
Голубя в квартире не встречали.
– Стары вэ-эщ пакупа-им! Стары падушька-обывь-тарелька пакупа-им! – кричал снизу старьевщик, топча сапогами лужу перед подъездом.
В один из дней Алконост тайно вынес ему из квартиры скрипку, протянул и стал смотреть, что будет дальше.
Старьевщик заинтересовался футляром: нет ли поломки? Потом придирчиво достал скрипку.
– Играет? Энды курамз1, – сказал сам себе старьевщик.
И заиграл. Что-то тихое и больное.
– Во дает, – усмехнулся Алконост, глядя, как скрипка оживает под огромными хозяйственными пальцами старьевщика.
– Стары вэ-эщ пакупаим! – запел старьевщик и заиграл, точно отмахиваясь смычком от дождя.
Потом отсчитал Алконосту несколько золотых, помутневших от старости монет и заковылял дальше сквозь лужи вместе со своей тележкой, наигрывая.
IV
Снова квартиру сдавило безденежье, привычное и невыносимое. Пришлось сказать Арахне:
– Можешь идти… Если так уж хочешь.
Плащик Арахны уже не убирали, и он висел в обнимку с детскими курточками на гвозде.
– Только недолго, – предупреждали ее голоса. – Часа хватит? Я уже волнуюсь. Час и пятнадцать минут. Зонт пусть возьмет, скажите. И про деньги не думай, не нужны нам твои деньги…
“Сестрой” Арахну уже неделю как не называли.
Магдалена Юсуповна надвинулась на Толика и Алконоста, возившихся в уголке.
– Так. Толик мгновенно идет гулять. Посмотришь, куда пошла тетя
Арахна. Понятно?
– Понятно. – Толик нехотя отстранялся от Алконоста. – Опять исчезнет, у нее невидимская шапка есть, точно есть.
– Я тоже хочу гулять за тете-Арахной! – заныл Алконост.
– Ты наказан за скрипку и паршивое поведение…
Генеральскими шагами Магдалена прошла на балкон и выглянула. Из подъезда вышла Арахна и побрела куда-то направо, сутулясь под моросью. Через минуту появился и Толик, натягивая на бегу куртку и ныряя в капюшон.
– Направо беги, бестолочь! – зашипела на него с небес Магдалена.
Курточка побежала направо.
Арахна исчезла.
…Плащ у нее скорее всего, тоже волшебный, думал Толик. Иначе почему она его носит и мерзнет, и отказывается от пальто Софьи
Олеговны?
Только один раз… Когда она читала ему, Алконосту и остальным “Царя
Салтана” (все уже уснули, даже Алконост) и сказала, заикаясь: “Нос ужалил богатырь, на носу вскочил волдырь”, Толик засмеялся, а она наклонилась к нему:
– Ты за м-мной все время шп-пионишь?
И провела своим холодным носом по его щеке.
– Шпионлю, – неожиданно для себя признался Толик. – И Алконост.
– Я н-н-не сержусь, – сказала Арахна и все дышала в его лицо чем-то непонятно-вкусным. – Ты на п-п-п-папу своего очень лицом п-похож.
– Алконост тоже похож, – шепотом возразил Толик.
Арахна скосила зеленые, как у царевны, глаза на спящего Алконоста.
– Мы же близнецы…
Она наклонилась к нему еще ниже.
– Ты б-больше п-похож. И об-бещай за мной не с-следить. За ж-женщиной следят т-т-только… м-малодушные скоты, – сказала она с неожиданной злостью.
Толик, испугавшись, кивнул. Она поцеловала его в щеку, два раза.
Один раз в губы.
И ушла, оставив Толика в рассеянной улыбке. (“Да ты что! Вуй,” – завидовал на другой день Алконост.).
Нет, надо было тогда, обещая, спросить, куда Арахна прячется. И поклясться никому ни-ни-нишечки не рассказывать (кроме Алконоста).
Лабиринт гаражей. Делать здесь сейчас было нечего: муравейник спал зимним сном, лезть на крыши – скользко. Кошку какую-нибудь поймать, что ли.
– Стары вэ-эщ пакупа-аим! Стары обывь-падушька пакупаим!
Или старьевщика передразнить? Чего тут ходит, орет? Разорался.
Прежде чем успел закричать “стары-вээщ”, Толик заметил, что дверь одного гаража открыта. Подошел, проверил.
Открыта. И слабый свет изнутри.
Людей не было.
Сталагмитами громоздились стопки книг; здесь были бутылки из-под лимонада, слоники с отбитыми хоботками, перекидные календари, портреты животных в разрезе, линзы для телевизора.
В середине всего этого антикварного шабаша стоял обглоданный
“Москвич” древней марки и без передних колес – под голую ось подложены кирпичи. Впрочем, машина жила: горели фары.
В пыльном свете фар Толик увидел торчащий из мешка неподалеку знакомый футляр.
Скрипка Алконоста.
Озираясь, Толик прокрался к мешку, попытался вытащить футляр.
Шаги.
Заметался с футляром по гаражу; сообразил – заполз под машину.
В гараж вошли двое.
– А г-где ш-шампаньское? – поинтересовался женский голос.
Толик окаменел.
– Вино есть. Старое. “Монастырская изба”, – ответил Арахне сиплый баритон.
Этот голос тоже показался уже слышанным. Из наблюдательного пункта были видны только сапоги с задранными носами.
– Х-хороший у т-т-тебя тут… м-монастырь ! – усмехнулась Арахна
(тонкие щиколотки и полы плаща зажглись в нестерпимом пятне света и были видны каждой черточкой).
– Болгарское вино. Выдержанное, – обиделся голос. – Знаю, как ты пьешь. Один глоточек сделаешь – и “нельзя-нельзя”.
Говорил он медленно, как будто слова по местам раскладывал, долго прицеливаясь, на какую полку положить каждое слово.