Закрыл дверь, прогремел ключом.
– Д-дома с-сестры сразу алкоголь п-п-пронюхают, загрызут, – оправдывалась Арахна.
– С-сестры… – хмуро передразнил голос. – Послала бы ты их…
Сапоги выросли вплотную к ботинкам Арахны.
К монотонному дребезжанию капель примешались сопение, чмоканье, что-то еще, от чего Толик закусил губу.
– Н-наливай с-свой монастырь…
Сапоги ушли в темноту. Вернулись c вином – сверху на кузов
“Москвича” опустилось что-то гулко-стеклянное. Стали наливать: плеск, чоканье, глотки.
– Н-ну, не думай, что я п-примитивная и не ценю… С-стоп. А к-кровать к-куда д-д-девалась? И т-теплее т-тогда было.
– Кровать продал. Бизнес, понимаешь? Сейчас гамак подвешу. А тепло из машины будет – я ее в суперпечку переоборудовал.
Толик опознал голос… Но теперь старьевщик говорил без акцента, не как во дворе.
А тот уже лез в машину – кузов просел под ним, и Толик чуть не закричал, испугавшись, что сейчас все рухнет.
Со свистом прорвался теплый воздух.
Старьевщик забрался на капот (кузов снова просел), стал колдовать под потолком.
– Ч-что это? – Ботинки Арахны обошли вокруг Толикиного убежища. – А м-мы с н-него не с-слетим?
– Надежно. – Было слышно, как старьевщик подергал лямки гамака. -
Немецкая семья продала. Или хочешь, постелю на капоте?
Зашумела снимаемая рывками одежда; прямо перед лицом Толика соскользнул с капота горчичный плащ.
– Н-нет, – задыхалась Арахна, – Х-хочу в гамаке. А-а… а…
Небо, венозное небо над гаражом, разорвалось и упало на Толика, из разрыва посыпались ядовитые звезды, ведомые звездой-полынь в курносых сапогах. У звезды этой был треугольный рот, которым она командовала скорпионами и оскверняла источники вод. А следом неслись четыре всадника, и копыта их били по крыше гаража – и не было спасенья.
Толик лежал, зажав уши ладонями. Потом ужас ослаб. Что он в конце концов, как маленький? Он знал, что иногда творят взрослые. Все… нормально. Они так сделаны.
Толик подполз к краю убежища. Чуть-чуть выглянул.
В полутора метрах от пола качался маятником, закручивался-раскручивался, визжал и бултыхался, пикировал в пятно света над головой Толика и улетал во тьму огромный ячеистый кокон.
В этом коконе Толик, как ни щурился, не мог различить ничего, кроме какой-то истошной пульсации и лохматых, как у мамонта, ног старьевщика. Эти ноги летали над Толиком, сминая восковой мякиш, которым какое-то время назад была Арахна.
– Боженька… – прошептал Толик.
Что-то лопнуло, и гамак с криком полетел вниз.
– Д-дурашка, т-ты же об-бещал не ш-шпионить. Ну, п-посмотри, как к-курточку загрязнил. З-зачем под м-машину з-залез? Н-надышался т-там чего-то…
Он приоткрыл глаза – над ним была Арахна, а над Арахной – уже не дождливое, а где-то даже голубое, с воронами, небо.
Арахна слюнявила платок и пыталась оттереть с его рукава пятно. Они сидели на перевернутой скамейке перед тем же гаражом, только теперь закрытым; на Арахне был все тот же горчичный плащ, казавшийся от солнца золотым.
Толик вспомнил старьевщика и снова зажмурился.
– Тетя Арахна, а где этот… “стары вэщ”?
– К-то? “С-стары в-вэщ”? П-похоже (улыбнулась). К-колекционер он.
Уехал к-куда-то. П-по д-дд-делам, н-на машине.
– У его машины передних колёсов нет.
– Да? Н-незнаю. Вот, к-кстати, с-смотри, с-следы.
Глина перед гаражом действительно была всклокочена свежими следами от шин.
– Разве мне приснилось?
– Что?
Наморщил лоб, пытаясь выловить нужный ответ.
– Монастырская изба.
Почему-то ему стало стыдно этого названия, и он уткнулся в плащ Арахны.
– Р-ради т-твоего отца. Я эт-то д-делала т-только р-ради него, п-понимаешь?
Толик кивнул в плащ.
– Н-не п-понинимаешь, – сама себе ответила Арахна. – Я в о-одиннадцать т-тоже н-нич-чего не п-понимала, ж-жила: ля-ля, ля-ля.
Так до с-семнадцати и до-долялякала. С-сигаретки, к-кофеек, на кроватке м-м-мужичок. П-потом разломали . М-м-мужички и раз-ломали.
П-полетело-поехало.
– А потом вы пришли к нам? – быстро спросил Толик, боясь, что Арахна начнет рассказывать про “полетело”.
– Не у-угадал. П-потом – меня с-спасли. Ч-человек п-п-по имени – Игорь.
Она произнесла “Игорь” быстро, словно боясь заикнуться внутри этого имени. Толику стало обидно, что до отца ее уже спасал какой-то человек-Игорь.
– В-врач. Оч-чень г-гордый, п-правда. Н-но с-с-обирался ж-жениться.
– И вы хотели?
– Т-теперь не з-знаю. П-пошла з-заказывать с-с-свадебное п-п-платье… Ошиблась вот адресом. П-попала к вам.
Неожиданная жалость к Арахне судорогой прошла по Толику, и он неумело обнял ее. Губы Арахны приблизились. Он них тихо пахло вином…
Знакомый крик, повисший в воздухе:
– Толик! То-олик, домо-ой!
V
Вернувшись, Арахна, как всегда, бросилась в душ. Тихонько застонала от убаюкивающей ласки юрких и горячих потоков. Впала в забытье.
Толик, спрятав заляпанную куртку и дав по пути два легких щелбана
Зойке и Гуле, вошел в Залу.
Здесь было торжественно, как на школьной линейке. Зловеще выключен телевизор.
– Ну, Толенька, рассказывай, – тихо сказали ему Магдалена Юсуповна,
Гуля Большая, Зулейха, Марта Некрасовна, Зебуниссо.
Толик молчал, уткнувшись взглядом в пол.
– Не хочешь рассказывать? – еще тише спросили Магдалена Юсуповна,
Гуля Большая, Зулейха, Марта Некрасовна, Зебуниссо. – Хорошо-о…
Алконост! Повтори для своего брата, все, что ты нам честно рассказал.
Поднялся заплаканный Алконост:
– Толян… за гаражами… с каким-то дядькой, с тетей Арахной…
Вышли с тетей Арахной из гаража, а потом еще сидели и…
– Что за жаргон! – топнула Марта Некрасовна. – Это Арахна вас таким словечкам обучила?
Желтый пол вздыбился и забурлил под ногами Толика, он бросился на
Алконоста, пытаясь ударить ему кулаком прямо в губы…
Их растаскивали, кто-то голосил: “Растление несовершеннолетних!”, рука Магдалены Юсуповны отшвырнула брыкающегося Толика на батарею, из носа побежала кровь, он кричал:
– Добрая… она ради папы… она из-за него врача оставила… и на гамаке – из-за папы, а ей больно там было… и всадники на нее скакали, старьев… щики… добрая, слышите!
Его уже не слушали – народ бросился в ванную; только Фарида, торопливо присев рядом и запрокинув мальчику голову, чтобы текло меньше, спросила:
– А видел? Видел с ней всадников? Четырь, да? Четыре?
И унеслась со всеми в темноту – в квартире снова погас свет, и в руках сгрудившейся перед дверью ванной толпы запылали свечи, купленные на Арахнины деньги.
– Открыто! – хрипло объявила Старшая Жена, проверив дверь.
Гарем, толкаясь и нечленораздельно гудя, ворвался в ванную.
Арахна сдавленно закричала. Удары, плеск.
– Откройте же, что у вас там! – прозвучал в гулком подъезде растерянный тенор Иоана Аркадьевича.
– Быстрее! Не успеем! – визжали в ванной.
Толик, зажимая кровавый нос, бросился открывать.
– Папа, Арахну убивают!
Ванная стихла. Быстро – кто согнувшись, кто почти на четвереньках – ванную покидали торжествующие жены.
– Что, что у вас тут?.. – пустым, скомканным голосом спрашивал в темноту Иоан Аркадьевич.
Последней вышла Старшая Жена.
– Прошу, – распахнула перед Иоаном Аркадьевичем дверь ванной и протянула свечу. – Полюбуйся, что они натворили.
Внутри, в черной воде, лежала Арахна. Иоан Аркадьевич опустил свечу, осветились кровоточащие царапины, покрывавшие лицо, руки, грудь.
– Арахна… Арашенька, – сказал Иоан Аркадьевич. – Что они с тобой…
– Т-т-топили.
– Ой, жива… Ничто ее не берет, – прошептал кто-то, подглядывая из коридора.
Иоан Аркадьевич обернулся, лица пропали.
Арахна, вздрагивая от боли, обхватила шею Иоана Аркадьевича; он попытался вынуть ее из ванны.
– Зебуниссо… (Та заглядывала с еще одной свечой). Помоги.