Она перестала впускать отца одного в свою комнату.
Всегда ее комната в ее отсутствии была заперта на ключ. Комната систематизатора тоже была заперта на ключ.
Но жена знала, что все равно, муж ее обворует.
Она жила в вечном страхе, что муж проникнет и похитит фантики, похитит бумажные кораблики, разрозненные колоды карт, кубики, азбуку.
Муж надеялся, что жена постарается восполнить пробелы и таким образом в конце концов эти набеги не повредят дочери, а ему принесут даже пользу. Появятся новые предметы, которые когда-нибудь можно будет взять.
Следил отец, как подрастают локоны у дочери.
Раз в отсутствии жены посадил систематизатор дочь к себе на колени, дал ей поиграть сломанным восковым гусем, взял незаметно ножницы и отрезал предмет восторга жены - детский локон. Другой оставил, пусть подрастет еще. Может быть и цвет переменится, какой-нибудь новый оттенок появится.
Вернувшись из очереди, жена увидела совершенное и почувствовала отвращение к мужу.
- Нельзя же быть таким бесстыжим! - закричала она и заплакала.
- Если ты не хочешь, чтобы я ушла с ней, не смей к ней прикасаться и пальцем, стриги волосы и ногти у своих знакомых, а моей дочери я тебе не отдам.
- Брось его! - говорила подруга, - это не человек, а какой-то крокодил.
Но Клавдии жаль было его бросить, Клавдии казалось, что вот муж перестанет перебиваться случайными уроками, все пойдет по-новому. Он поступит на службу, у него появятся новые интересы, он увлечется работой, он расстанется с мало симпатичными ей собирателями спичечных коробок, тростей, свистулек, а главное с этим, постоянно шляющимся к ним покупателем ругательств.
Да, этот врач крайне несимпатичная личность, насквозь прожженный циник. Небольшого роста, пузатый, с выпученными глазами, он всюду собирал ругательства. Видно, что он своей ролью наслаждается.
- Вот какое я ругательство подцепил! - и радостно хохочет. - Да, я в свое удовольствие живу!
Клавдия задумалась.
А в это время дочь вытащила белье из нижних ящиков комода и разбросала по полу. Подошла к плите, раскрыла книгу и начала ею золу выгребать, рассыпала карандаши и всю себя разрисовала.
Всплеснула мать руками:
- Это ты что же?
Вымыла девочку и пошла с ней гулять. Стала она гулять с дочкой по скверу.
Увидала Ираида девочку с большим голубым мишкой, берлинской игрушкой.
- Мама, мишище-то, мама, мишище-то! - стала повторять она и рваться от матери.
Ходили они за этой девочкой, обладательницей резинового зверя около часу, все смотрели на мишку.
- Мама, лапку, мам, хоть за лапку подержать.
Женщина, девочка, надутый воздухом мишка сели на скамейку. Состоялось знакомство. Девочка дала другой девочке подержать мишку за лапку. Матери разговорились.
ГЛАВА 2 ПОИСКИ СОЛОВЬИНОГО ПЕНИЯ
Тридцатипятилетний человек проснулся. Глаза его были закрыты. Он знал, что если только он раскроет глаза, то ему уже не удастся узнать, видел он сон в эту ночь или нет, поймать быстро исчезающее, если на него вовремя не обратить внимания, сновидение. Лежать утром с закрытыми глазами он решил еще вчера, потому что он чувствовал, что больше не может жить без своего сновидения.
Он лежал неподвижно, погруженный в себя и силился вспомнить, но вспомнить ничего не мог.
"Между тем все люди видят сны, только не всем дано запоминать их, закреплять в ощутимых образах. Не яблоки ли я видел? - думал Локонов, - не себя ли я видел маленьким мальчиком, ворующим яблоки?"
Локонов лежал с закрытыми глазами. Сон, виденный им, волновал его.
"Что это все значит, - думал он, - что могло вызвать это сновидение?"
Но постепенно из-под этого сна выплывал другой сон. Локонов понял, что он едет в трамвае на свидание с собой и видит, что вот там на панели, у Публичной Библиотеки стоит он, Локонов, и вот из-под этого сна вырастает еще сон...
- Где же мой прекрасный сон, где же сон моей юности! - почти воскликнул Локонов и раскрыл глаза:
- Что ж , встанем, почитаем Артемидора, - подумал он иронически. - Нет, нет, почитаем лучше о любви. Не почитать ли Иль Корбаччьо, или Азоланские беседы Пьетро Бембо или Иль-Кортеджано Бальтазаро Кастильоне, или, может быть, индусскую книгу "Кама Сутра". Но не лучше ли попасть в живое высокое женское общество.
Локонов вспомнил, что вчера его пригласила на свое рожденье одна дама, знакомая его матери.
- Надо пойти. Наверно, там будет и молодежь, - думал Локонов. - Милые лица, задушевные разговоры. Надо окунуться в молодое женское общество.
Долго Локонов проводил себя в порядок.
На улице он открыл в своей походке нечто, что его ужаснуло. Это уже не был легкий шаг юноши.
Локонов вошел в длинную комнату, всю заставленную громоздкой мебелью. Он окинул взором комнату. Бюро грушевого дерева, старинный комод, зеркальный шкаф, портрет оперного артиста с надписью.
Натоплено.
Сидят две пожилые грушевидные дамы; молоденькая, тоненькая, как хлыстик, барышня и пожилой инженер.
- Не заграничный ли у вас галстух? - после первых приветствий спросила Локонова близорукая, седая, лет пять тому назад омолодившаяся дама.
Локонов ответил, что у него галстук самый простой, не заграничный.
- Но может быть у вас ботинки заграничные? - спросила дама.
- Подумайте, у меня в Париже остался целый сундук трофимовских туфель. У меня сейчас есть заграничные туфли, - пояснила она, смотря на ботинки Локонова, - только я носить их не могу, пятки они до крови стирают. Как вы думаете, - обратилась она к другой пожилой даме, что если дать кому-нибудь их разносить, я думаю, тогда им сносу не будет, лет пять можно будет носить? Ах, какая у вас сумочка, - повернулась она к молоденькой девушке, - наверно, заграничная, - и, не слушая ответа, продолжала: - у меня есть дивный бювар, зеленый сафьян. Не знаю, кому заказать. Работают все теперь так грубо, только кожу испортят, да и замков изящных нет, а сумочка вышла бы модная. И вот на днях, - обратилась она к пожилому инженеру, - была я на Николаевском вокзале. Мне страшно захотелось пить. Как они едят, как они едят, - прервала она себя, - каждую косточку обсасывают, а от компота косточки плюют прямо на стол. А я, знаете, к этому не привыкла. У меня была дивная сервировка. Вообразите, весь стол усыпан гвоздиками, резедой, розами. Бедные, бедные цветы, они вянут! На эти цветы ставились приборы, тарелки, закуски, вина.