— Как? И больше ничего? — вскрикнула она с нескрываемым негодованием. — Вы прибыли одним поездом? Как вы познакомились? — спросила она мягче.
— В поезде, — ответила я коротко, побаиваясь её реакции.
— Так, Филипп, Кирилл, идите в свою комнату! — скомандовала она. Дети беспрекословно подчинились и оставили нас втроём. — Я была бы вам очень признательна, если бы вы рассказали мне кое-какие подробности вашего путешествия. Хосе Игнасио упоминал моё имя? Ведь упоминал же! Я не верю, что он ни словом не обмолвился обо мне. — По-моему, в ней говорила влюбленная женщина, и меня удивляло, как она может жить с одним, встречаться с другим и думать о третьем.
— Да, упоминал, но с большой неохотой. Я не знаю, что между вами было, это не моё дело, но воспоминания о вас всякий раз сопровождались грустью на его лице, — ответила я, сомневаясь, что поступаю правильно.
— Всякий раз! — воскликнула она. — Значит, он неоднократно говорил обо мне?!
— Я рассказала, что вы мой работодатель, таким образом, мы и затронули ваше имя.
— Вы не хотите говорить, — заключила Вероника. — Не влюблены ли вы случайно в нашего молодого терапевта? — прозвучало с укором.
— Он слишком молод для меня! — уверила я.
— Любви все возрасты покорны, — сказала она, не сводя с меня глаз. — Если увидитесь с ним, передайте ему… хотя нет, не стоит. — Она замолчала, и я заторопилась попрощаться.
Эмма любезно провела меня через двор, не упоминая имени ни Вероники, ни Хосе Игнасио, — лишь спросила: «Как вам Филипп и Кирилл? Правда, милые сорванцы?!», на что я ответила, что могу подобрать ключики к любому ребёнку, и эти сорванцы будут с удовольствием учиться, соперничая друг с другом.
Арабель вальяжно обходила свои владения, а из-за дома доносился грозный лай другой овчарки. Её редко выпускали из вольера, так как у неё не было разделения на своих и чужих — она признавала лишь Намистина Семёна Романовича и поскольку могла даже перепрыгнуть через забор, сидела за решеткой. Так сказала Эмма и, пожав мне руку на прощанье, добавила:
— Семён целыми днями или в лесу косулей кормит, или в боулинге шары катает, но думаю, завтра вы увидите и нашего знаменитого главу семейства!
Aimer n'est pas sens amer.
Полюбив, нагорюешься.
С сумбурными мыслями я пошла по дороге; хотела зайти в магазин, купить продуктов; подумала, что Каллиста Зиновьевна наверняка выделит мне полочку в холодильнике, но мысли о Намистиных не хотели покидать мой уставший мозг. Что имела в виду Эмма, говоря «знаменитый глава семейства», чем он знаменит? Боулинг в этой глуши — ну не диво ли?! И эта Вероника с расспросами о Хосе Игнасио — «Санта Барбара» какая-то!
В магазине, облокотившись на прилавок, продавщица со скучающим видом разгадывала кроссворд, но как только скрипнула дверь, её удлиненное лицо вытянулось ещё больше. Она округлила черные маленькие глазки, и они ни с того ни сего забегали со скоростью неугомонного хомяка в колесе.
— Никак новенькая репетиторша пожаловала, — хмыкнула она, натянув дежурную улыбку и отложив в сторону журнал. — Так-так!
Я поздоровалась, представилась; признаюсь, чувствовала себя пнём, на котором цветы растут, — ох, уж эти изучающие взгляды.
— Для тебя я Софи — мы с тобой вроде бы ровесницы, а первые две репетиторши звали меня София Томасовна — они мне в дочки годились. — Сказала она, не прекращая пристально рассматривать, казалось, каждую запудренную черную точку на моём носу.
Я купила целый пакет разнообразных продуктов, София только успевала щелкать на калькуляторе; потом сбилась, попросила меня всё выложить на прилавок и заново пересчитывала, а мне не оставалось ничего делать, как молчать и наблюдать за этой загадочной женщиной. Было в ней что-то неуловимое, какая-то вдовья аура, а вместе с тем непропорциональные черты лица и зализанные назад, окрашенные в черный, волосы. Вместо того чтобы скрывать недостатки, София их выставляла напоказ: лицо в форме груши; открытый высокий лоб; густые, лезвием частично обритые, брови; толстые красные губы. Ей бы чёлку и нейтральную помаду, — подумала я, — неужели она не смотрит на себя в зеркало?
— Ты здесь не продержишься и двух месяцев, — вдруг сказала София, устремив на меня жгучий взгляд.
— Почему ты так думаешь? — спросила я заинтриговано. Неужели Вероника и впрямь исчадие ада?
— Я это поняла сразу, как только мне рассказали, что видели «новенькую учительницу» с Хосе Игнасио. Вы уже заварили кашу одним своим приездом; из-за вас посёлок окончательно лишится спокойствия, потому что Вероника не устоит перед соблазном помыкать вами как марионетками. Ей доставляют удовольствие чужие страдания. Она будет смеяться, а ты хлебнешь горя, как те две несчастные до тебя; как я; я тоже жертва этой жирной стервы, и я никогда не прощу ей своих бед.