Если вы никогда никого не вызывали на поединок, то не поймете, какую ответственность чувствовал этот журналист, открыто бросивший перчатку артисту, столь популярному у публики.
«Миррор» доверилась работе британского механика, и если бы Гудини освободился в первые же пять минут, вся эта история с вызовом приобрела бы сходство с обыкновенным фарсом.
Но время шло: пять, десять, пятнадцать, двадцать минут… Оркестр прилежно продолжал играть. На двадцать второй минуте из «обиталища духов» высунулась голова мистера Гудини. Последовал взрыв рукоплесканий.
«Он свободен! Он свободен!» — кричали зрители. Но потом по трибунам пронесся вздох разочарования: стало ясно, артист вышел только затем, чтобы хорошенько рассмотреть замок при ярком электрическом свете.
Когда Гудини опять скрылся за драпировкой, оркестр заиграл вальс. Разочарованные зрители поглядывали на часы, бормоча: «Бедняга!» Они подбадривали Гудини рукоплесканиями, а журналист вновь принялся вышагивать туда-сюда.
На тридцать пятой минуте Гудини показался опять. Его воротничок съехал набок, по лицу стекал пот. Было видно, что ему жарко и вообще не по себе.
— У меня болят колени, — объяснил он зрителям. — Я еще не освободился.
Зал обезумел при виде решимости своего любимца, и это подало идею представителю «Миррор».
Он быстро переговорил с мистером Паркером, директором цирка, который сидел возле конюшен. Тот на минуту задумался, затем кивнул и что-то шепнул своему соседу.
Вскоре появился человек с большой подушкой в руках.
— «Миррор» не ставила целью экзаменовать мистера Гудини пыткой, — заявил представитель газеты. — И если мистер Гудини согласится, я могу с большим удовольствием предложить ему эту подушку.
Король наручников заметно обрадовался. Он даже выставил колени из «обители духов» наружу.
Дамы затрепетали от возбуждения. Несмотря на долгое ожидание, все продолжали сидеть в неослабевающем напряжении еще двадцать минут. Наконец Гудини опять высунулся из будки. По-прежнему в наручниках!
Когда это заметили, тысячи зрителей издали едва ли не стон. Гарри был в плачевном состоянии и пребывал в сильном раздражении, вызванном чрезмерным напряжением сил.
С минуту он оглядывался, потом обернулся к своему сопернику:
— Не снимете ли вы на минуту наручники, — сказал он, — чтобы я мог избавиться от пиджака?
Журналист размышлял несколько минут. Затем он ответил:
— Простите, что вынужден пренебречь вашими удобствами, но я не могу разомкнуть наручники до тех пор, пока вы не признаете себя побежденным.
Причина была очевидна. Мистер Гудини видел наручники закрытыми, но никогда не видел их открытыми. Следовательно, журналист подумал, что в этой просьбе кроется некий подвох.
Очевидно, Гудини не растерялся. Он с трудом извлек из жилетного кармана перочинный нож, зубами открыл его и, перекинув пиджак через голову, принялся без сожалений кромсать его на куски.
Эти его действия всколыхнули аудиторию, которая неистово закричала. Представитель «Миррор» пережил весьма нелегкие пять минут. Многие зрители не поняли причину отказа и громко выражали свое неодобрение.
Однако журналист с непреклонным видом наблюдал, как Гудини в который уже раз возвращается в будку. Время шло, и кто-то заметил, что иллюзионист уже в течение часа пребывает в наручниках. Десять минут волнующего ожидания — и вот публику охватывает восторг и изумление!
Лишь только оркестр кончил играть очередной марш, Гудини с победным кличем выбежал из будки, держа в свободных руках сверкающие наручники.
Поднялись восторженные крики. Мужчины бросали вверх шляпы, жали друг другу руки, женщины махали платочками, члены комиссии бросились вперед, когда какой-то мужчина поднял Гудини на плечи и сделал с ним почетный круг по арене.
Но потрясение было слишком велико, и Король наручников рыдал, словно у него разрывалось сердце.
Однако ему все же удалось совладать с собой и принять поздравления от «Миррор».
Журналист объявил зрителям, что будет отлита серебряная модель этих наручников большей величины, и спросил мистера Гудини, согласен ли он через несколько дней принять их в дар.
Мистер Гудини сказал зрителям, что его много раз вызывали на состязания, но никогда он не чувствовал такого джентльменского соперничества и не участвовал в такой честной игре.