— А что же Мерседес? — спрашивал друга Плинио Мендоса.
— Мальчишки, конечно, расстроились, захныкали. А Мерседес… Ты же знаешь Мерседес — она всегда терпеливо сносила мои причуды. Но многажды говорил и повторяю: без Мерседес я бы не написал эту книгу. Я в этом абсолютно убеждён».
Дом на улице Лома, в котором жила семья Маркесов, был большой, каменный, двухэтажный, с садом и просторным гаражом, где поместилось бы и четыре машины. С помощью своего привратника, того самого киллера, вдохновившего на написание сценария «Время умирать», в чуть ли не стометровой гостиной первого этажа Маркес выгородил щитами комнатушку три на два метра с одним окном, которую назвал Пещерой мафии. В комнатушке помещались стол, тахта, этажерка для необходимых в работе книг и электрообогреватель. Мерседес укоряла за то, что он «вечно что-то выдумывает, хотя мог бы и наверху обустроить нормальный кабинет». Но Маркес заверял, что всё хорошо, не сказав, что комнатушка, которую он себе сделал в этом большом престижном доме, — копия каморок, в которых живал у мадам Матильды в Картахене, у мадам Марии в Барранкилье, у мадам Лакруа на мансарде парижского отеля «Фландр».
Ровно в восемь утра, выпив кофе с галетами, он заводил свой белый «опель» и к началу занятий отвозил сыновей в колледж «Уильямс». После этого возвращался, загонял машину в гараж и удалялся в Пещеру мафии. Там он садился за машинку и писал до половины третьего, порой насильно удерживая себя от того, чтобы не встать и не пойти прогуляться или съездить на съёмки.
Он приказывал себе, он заставлял себя (как избавляются от наркозависимости) не перечитывать Фолкнера и Рабле, чтобы не попадать под влияние. Но шкодливая рука сама порой от пишущей машинки тянулась к читаному-перечитаному. Неоднократно Мерседес случайно (в Пещеру мафии она была не вхожа в священные рабочие часы) заставала мужа мечтательно листающим буклеты, пестрящие длинноногими блондинками в бикини, белоснежными яхтами, шикарными отелями (в их престижном районе почтовые ящики были забиты рекламой).
— Я где-то читала, что жена привязывала мужа-писателя к стулу, — говорила Мерседес, когда Габриель приходил по какому-то якобы делу, а на самом деле без всякого дела на кухню, — и не развязывала до тех пор, пока он не вырабатывал дневную норму. Может, и мне так делать?
— А кто установит норму? Иногда я за весь день и абзаца толкового не могу написать!
В три часа обедали. После обеда Маркес гулял с детьми или ложился отдохнуть, но больше тридцати-сорока минут сиесты Мерседес ему не позволяла — снова гнала за машинку. И он работал уже до изнеможения, до восьми — половины девятого, но заканчивать пытался, блюдя завет Хемингуэя, тогда, когда знал, что произойдёт в романе дальше. Вечером приходили друзья — кинорежиссёр Хоми Гарсиа Аскот с женой, Альваро Мутис тоже с женой, писательница Мария Луиса Элио, иногда заезжал, непременное новой пассией-актрисой усталый после съёмок, саркастичный Артуро Рипштейн…
Временами совсем не писалось: положенное время Маркес просто отсиживал за машинкой, вспоминая что-нибудь из детства или юности, мечтая о чём-нибудь таком, что было вполне доступным в холостяцкой жизни, но теперь стало почти нереальным… Ныл зуб мудрости… Беспокоила то ли аллергия, то ли простуда… Слишком шумно за щитами играли дети… Но и когда писалось, долго не оставляло ощущение, что пишется как-то слишком вязко, трудно, а следовательно, пишется не то. Хотелось на пляж в Акапулько или вдруг в Мадрид… Чтобы усидеть за столом, требовалось мужество.
Вот как писатель Юрий Казаков (кстати, того же «древесного кольца», ровесник нашего героя, 1927 года — и в чём-то неожиданно близок по манере письма, особенно с «Полковником», это у обоих, колумбийца и русского, от Хемингуэя) размышлял «О мужестве писателя»: «Писатель должен быть мужественен, думал я, потому что жизнь его тяжела. Когда он один на один с чистым белым листом бумаги, против него решительно всё. Против него миллионы написанных ранее книг — просто страшно подумать! — и мысли о том, зачем же ещё писать, когда про всё это уже было. Против него головная боль и неуверенность в себе в разные дни, и разные люди, которые в эту минуту звонят к нему или приходят, и всякие заботы, хлопоты…»