Первое время в Барранкилье Габриель жил с надеждой на Буэнос-Айрес, Байрес (как его называют аргентинцы), который был литературной Меккой испаноязычной Америки. Он засыпал и просыпался с мечтой о своей книге, закрывал глаза и видел её обложку, обонял сладостный запах типографской краски… И страшно переживал, когда получил резко отрицательный отзыв на рукопись «Палая листва» от президента аргентинского издательства «Лосада» Гильермо де Торре, который советовал «не трогать литературу, а заняться чем-нибудь другим, например, рубкой мяса». Казалось, литературная карьера закончилась, не начавшись: де Торре считался авторитетом в издательском мире, к тому же являлся зятем самого Борхеса.
— Да говнюк он, а не авторитет! — утешала постояльца Мария. — Карахо! Каброн, козёл вонючий! А ты настоящий писатель, чико, поверь! Но будь мужчиной!
Поддерживали и друзья — Альваро Сепеда Самудио, Херман Варгас, Алехандро Обрегон, Альфонсо Фуэнмайор.
— Не убивайся ты так, Габо! — говорил Альфонсо в мясной лавке, где они встретились как-то утром. — Это жизнь. Было бы странно и даже противоестественно, если бы сразу взяли и выпустили твою книгу, притом не где-нибудь, а в Байресе! А ты раскис, запил, не вылезаешь из постелей девиц «Небоскрёба», будь он неладен! Как баба, нюни распустил!
— Я — как баба?! — взвился Маркес. — Этот зятёк Борхеса советует заняться рубкой мяса!
Он вытащил из кармана письмо де Торре, разложил на пне, взял топор и на глазах у изумлённых, забрызганных кровью мясников изрубил на мелкие кусочки.
— Браво, Габо! — зааплодировал Фуэнмайор-младший. — Вот это поступок мужчины.
Но Маркесу понадобилось ещё немало времени, немало публикаций и положительных, порой восторженных откликов на них, чтобы вновь поверить в себя. Он публиковался почти ежедневно, набивая руку, «пристреливаясь». Он писал о вояже Эвы Перон по Европе, где она проявляла показушные, по мнению Маркеса, акты благотворительности (для чего порой совершала половые акты с миллионерами, о чём ещё расскажем): «Эва озолотила итальянский пролетариат — как министерство финансов. Чем не хвастливая демагогия в международном масштабе?..» 29 июля 1950 года Маркес опубликовал очерк «Илья в Лондоне», в котором запанибратски, как о приятеле, рассказывал о визите советского писателя-пропагандиста Ильи Эренбурга в Лондон. Писал он и о неприемлемости франкизма — хотя Колумбия в то время вопреки ООН первой из стран Латинской Америки восстановила полноценные отношения с Испанией.
Пятого мая 1950 года он листал аргентинский журнал «Эль Графико» (тоже из разряда случайностей), и взгляд задержался на странном объявлении: «Сеньоры, представители фирмы мопедов „Микрон“! Посылаю Вам на проверку мопед „Микрон“. На нём я совершил путешествие в четыре тысячи километров по двенадцати провинциям Аргентины. Мопед на протяжении всего путешествия функционировал безупречно, и я не обнаружил в нём ни малейшей неисправности. Надеюсь получить его обратно в таком же состоянии». И подпись: «Эрнесто Гевара Серна».
Это был будущий революционер-авангардист Эрнесто Че Гевара.
— …Знаешь, Габо, — говорил за столиком кафе «Колумбия» бывший узник концлагеря Рамон Виньес, — писатель обязан быть мужественным. Не мужественных нет среди состоявшихся писателей.
— Вы имеете в виду, что мне следовало бы отправиться на какую-нибудь войну, учитель?
— Война, конечно, опыт для писателя. Пример — Сервантес, Толстой, Хемингуэй. Но надо и в жизни, в творчестве быть мужественным. Держать удар, как выражается модный у вашего поколения Хем.
— Вам тоже не понравилась моя повесть?
— Честно говоря, есть над чем потрудиться. Хотя «Палая листва» гораздо лучше громоздкой и не организованной, рыхлой толщины твоего так называемого романа «Дом». «Палая листва» вся оттуда, и я с удовольствием констатирую, что в тебе — наряду с трудолюбием и упорством есть главное для писателя: умеешь отбирать яркое, значимое, владеешь секретом интересности. Умеешь сокращать, вырезать. А писатель должен быть по отношению к себе и хирургом. У меня до отъезда есть немного времени. Я мог бы с тобой посидеть над рукописью. Но чтобы нам говорить на одном языке, не испанский или каталонский имею в виду, а язык литературный, хотя в общем-то и с каталонским акцентом, почитай, если интересно, мои ранние вещи. Незрелые, я их давно никому не показывал. Но недавно перечёл, после твоей рукописи «Дом», и подумал, что тебе может быть кое-что полезно. Ты слышал про зодчего Антонио Гауди?