На вокзале Медведя встречал его старый знакомый вор, татарин по кличке Ланик, недавно назначенный решением большого схода смотрящим по Краснодару. Информацию эту сход пока хранил в тайне и всей братве собирался донести после разборки с Решетом.
— Ну, как тут у вас дела? — спросил Медведь, усаживаясь в подъехавшую прямо к перрону темно-зеленую «Победу». — Не воюете?
— Да нет, вроде тишина! — ответил Ланик, еще не зная толком, по какому поводу к ним в гости пожаловал сам Медведь.
Ланик был из крымских татар, приземистый, чернявый, с проседью в волосах крепышок. В юности он промышлял карманником на рынках черноморского побережья, был знатным «хирургом», в своей работе использовал скальпель для резки карманов и иногда как орудие самозащиты, потому и прозвал его кто-то из образованных Ланцетом. Позднее от его погоняла только и осталась частица — Ланик, но никого уже давно и не интересовало, что оно обозначает. За Лаником прочно закрепилась слава бессребреника и кристально честного уркагана, который не мог стащить, точно подлая крыса, копейку из кармана ближнего своего.
— Это хорошо, — сказал Медведь добродушно. И будто бы невзначай уточнил: — А как Решето… поживает?
— Лютует, гад! — коротко ответил Ланик, враз уразумев, куда клонит опытный московский вор. Он достал похожий на старинную табакерку тяжелый золотой портсигар, открыл крышку и, выудив из него большую щепоть табака, с наслаждением сунул себе под язык.
— Будешь? — предложил он Медведю.
— Нет! Спасибо! — усмехнулся гость. — Не употребляю. Я лучше папироску закурю.
— Могу предложить восточный дурман! — не унимался Ланик, услужливо доставая другой портсигар — тоже золотой, еще богаче первого. Татарину страшно хотелось добиться расположения Медведя, краснодарский вор почувствовал: назревает что-то серьезное.
— Дурь? Ну так и быть, немного, за компанию, чтобы не обидеть встречавшего! — добродушно ответил Медведь, и они вместе закурили самокрутки, набитые лучшей краснодарской коноплей.
Медведь расслабился и, кайфуя, откинулся на мягкую спинку. «Победа» резво бежала по грунтовой дороге среди цветущих виноградников, и от пейзажа за окном ему стало покойно и даже весело, хотя он и понимал, что это легкое мимолетное опьянение ему подарила незатейливая сушеная конопляная смолка.
…На следующий день, погуляв и отдохнув в Краснодаре, Медведь вместе с Лаником выехал в Новороссийск в новеньком синем «Москвиче», который по тем временам считался престижной редкостью даже в этих благодатных краях.
Медведь и Ланик сидели рядом на заднем сиденье и впервые за время встречи говорили о делах всерьез.
— …Так вот я и говорю, — продолжал Ланик о своих взаимоотношениях с Петром Решетовым, — что он захапал себе все! Казалось бы, наш Краснодар, столица края, и какой-то сраный Новороссийск — не сравнить! Но вся беда в том, что там порт и курортное побережье, а он нас отсекает от этого лакомого кусочка, под себя подмял все вплоть до Сочи. Ну а там, сам знаешь, своих ртов хватает…
Ланик говорил торопливо, словно пытаясь вывалить на Медведя все свои обиды на Решето до приезда в Новороссийск.
— Надо созывать сход! — возмущался он, еле сдерживая себя, чтобы не перейти на сквернословие. — Пусть люди нас и рассудят!
Медведь сидел и не перебивал Ланика, внимательно слушая.
— Он, считай, и всю Кубань под себя уже подмял. Вся наркота в порту идет только через него. Турки на него Аллаху молятся, как на своего… бабаем его зовут. Ты представляешь: был Решето и вдруг стал Решет-бей! — зло засмеялся Ланик и тут же посуровел. — Обидно! Мне, татарину, обидно, что мои земляки из Крыма и Турции этого шакала за своего считают…
Слушая Ланика вполуха, Медведь вспомнил подробности своей разборки с Решетом, которая для него едва не закончилась трагическим исходом, и настроение у него сразу переменилось. Захлестнула его опять такая лютая злоба, что сил не было терпеть. Чтобы успокоиться и привести мысли в порядок, Медведь стал вспоминать все, что знал о Решете. С первых шагов Петрок начинал плохо — у него, видно, народу было написано: выйдет из непутевого парня беспредельщик первостатейный. Первая же его ходка была за попытку убийства. Допек пятнадцатилетнего кубанского пацана пожилой участковый за тунеядство, за нежелание учиться и работать, и хлопец, накрутив себя до предела, разрядил в мусорка украденное накануне ружье. А че?! Достал старый пек-ь своими нотациями! Вот и получил заряд в свою рожу поганую. И тут у него пошло все не как надо. Слепая ярость помешала рассмотреть в сумерках, что попался ему на дороге совсем другой старшина. А оплошность тоже сослужила свою службу — хоть и попал дуплетом прямо в голову, но рана оказалась несмертельная, чудом выжил старшина: этот помоложе, покрепче был. А Решето, тогда еще Петя Решетов, получил свою первую десятку.