— Уж вы скажете, Терентий Яковлевич! — покраснел молодой человек. — У вас непременно, где ресторан, там и я должен быть… Даже обидно, право!
— Да что вы, господа, какой ресторан? — серьёзно возразил помощник надзирателя. — Это то самое помещение в селе Смоленском, которое предназначено для открываемой казённой винной лавки… Здесь гораздо лучше видно, чем на плане… Сейчас вы смотрите общий вид помещения снаружи, а вот вам внутреннее расположение… — с этими словами Рябинин начал вынимать из портфеля карточки, одна за другой, поясняя. — Это вот — самая лавка; это — квартира для продавца; вот дворовые постройки… Жаль только — кладовая у меня не совсем ясно вышла!
Среди снимков нанятого помещения оказалась масса всевозможных других, которые, передаваясь из рук в руки, долго рассматривались с критическими замечаниями всей канцелярией.
Матвей Ильич был упорный фотограф-любитель. Он брал с собой аппарат, когда ездил даже в уезд на ревизии, снимая преимущественно не пейзажи, встречавшиеся по дороге, и не близких, знакомых, или чем-нибудь интересных людей, а, вообще, всё, что относилось к его специальности, как-то: винокуренные заводы, склады, казённые винные лавки и т. п.
— Ну, фотографии! Заводы да склады… Очень интересно! — со смехом сказал Петунин. — Постойте-ка, господа, я поищу у него в портфеле: нет ли там чего-нибудь попикантнее!
Рябинин, услыхав эти слова, обиделся.
— Ничего тут смешного нет! Певиц, извините, из «Мавритании» не снимаю, а только то, что может быть полезным для службы! — резко заявил он и стал вырывать у всех разошедшиеся по рукам снимки.
Взглянув на делопроизводителя, надзиратель нахмурил брови и укоризненно покачал головой, а Петунин, по обыкновению, покраснел и, для вида, сосредоточенно углубился в бумаги.
Чтобы замять неловкость, Терентий Яковлевич поднялся со стула и заявил:
— Не единым делом жив человек, но и всякою пищею… А потому — надо позаботиться о завтраке!
В эту минуту в дверях канцелярии показался веснушчатый молодой человек с непокорно торчащими волосами и рыженькими бачками около ушей, в форменном сюртуке, с шашкой через плечо и с оттопырившимся от множества бумаг портфелем. Это был контролёр Щуровский, гроза всех владельцев винных погребов, трактиров, портерных и табачных лавок, всегда неожиданно являвшийся там, где его не ждали, и непременно открывавший какое-нибудь нарушение акцизного устава, кончавшееся составлением протокола и привлечением виновного к судебной ответственности. Совсем ещё юный, — Щуровский имел не больше двадцати двух лет, — он уже был виртуозом своего дела; казалось, что он так и родился со знанием акцизных уставов, всевозможных инструкций и циркуляров.
Вытянувшись по военному и придерживая левой рукой мотавшуюся шашку, Щуровский неслышной походкой направился к надзирателю.
Заметив на лице контролёра, прозванного в управлении Лекоком, особенное довольство и сияние, один из писцов не без зависти шепнул своему соседу:
— Ну, наш Лекок опять кого-нибудь запротоколил!
— Имею честь кланяться и донести… — как всегда, торжественно-официальным тоном начал Щуровский, расшаркиваясь и изгибаясь перед начальством.
Но Терентий Яковлевич, испугавшись раздутого портфеля с бумагами и считая завтрак более существенным для себя делом, торопливо пожал руку контролёра и сразу охладил его:
— Хорошо, хорошо, потом, теперь мне некогда!
— Что, Пётр Петрович, опять какое-нибудь злодеяние раскрыли? — с явной шуточкой обратился к контролёру делопроизводитель по уходе надзирателя.
Но, влюблённый в свою службу и всецело преданный ей, Щуровский никогда не замечал насмешек. Искренно считая составление протоколов за нарушение акцизного устава высшим назначением человека, он не допускал мысли, чтобы кто-нибудь, особенно из своих же «акцизных», мог относиться в этому скептически, а потому всегда принимал всё за чистую монету и на этот раз также серьёзно ответил Петунину:
— Да, батенька, дело очень значительное!
— Кого же, Пётр Петрович, накрыли-то? — заискивающе-робко поинтересовался писец, назвавший контролёра Лекоком.
Но Щуровский не счёл нужным распространяться и, усевшись за свободным столом, начал сосредоточенно и важно разбирать принесённые с собой бумаги.
Между тем, Терентий Яковлевич прошёл в квартиру и, кликнув Гаврюшу, спросил его:
— Ты растопил плиту?
— Нет ещё, я сейчас только вернулся, — ответил слуга.
— Ну, так вот что: ты её и не растапливай; бифштекс мы на керосинке изжарим, а для обеда русскую печку затопи: рассольнику, что щам и борщу, попреть надо в русской печке, он вкуснее бывает, чем на плите… Ты поди пока, накачай воздух в горелке, а я сейчас приду.