Что же эта треклятая собака воет, что заходится. Вертухай о четырех лапах и огненной пасти. Сколько раз ты был уже готов на рывок, сколько раз решался. Вот же она, дорога дальняя, казенный дом. Стоим на безымянном полустанке, остановка три минуты, уж и проводник отвернулся, и вохра целиком занята задумчивым бычкованием, самое время рыпнуться. Меня учили бывалые люди, я знаю секрет. Если просто рвануть по прямой — тут тебя сразу и срисуют, никуда не денешься. Но я не дурак, я бы сразу скользнул под железную юбку панцерцуга, туда, за колесную пару, припасть к шпалам, замереть тихо-тихо, пока железка не двинет. Это только с виду кажется, что там понизу натуральный ад на земле разверзается, главное не смотреть, главное зажмуриться, а так ничего, терпимо, пронесется над тобой махина, пронесется и исчезнет в туманном чаду, навеки оставив тебя наедине с собственными страхами, с полной неизвестностью. Но когда на тебя смотрят вот в упор так два адских угля, заранее обещая, как оно будет дальше, то какая уж тут неизвестность. И главное, с чего она ко мне прицепилась, собака страшная, псина проклятая, идет и идет, как в песне говорится, куда ты идешь, идиот. А что мне ответить? Я зачем вообще вернуться решил? Явно уж не затем, чтобы блохастых гиен огненных за собой по следу наблюдать. Но если отвечать честно на вопрос, скорее не зачем, а от чего.
Как там раньше говорили, дальше ленточки не пошлют? Заносила меня с тех пор нелегкая в твоем самопальном труде куда дальше и гораздо глубже. Что мне в итоге перепало с тех трудов, с тех странствий горемычных? Одних только чирьев на заднице заделано столько, что впору специальную выставку обустраивать современного, значит, искусства. Но оглянись по сторонам, беглый, произведи осмотр достопримечательностей, тот ли это полустанок, что тебе нужен? Два сарая да покосившийся забор, вот и весь пейзаж, нелепей некуда. Не потому ли шавка огненная с таким осуждением на тебя дышит, соображает, стало быть, легавая дворняга, что не тот тебе должок причитается, не сюда ты так долго пробирался, набивая в пути мозоли от чужого кирзового сапога на собственной шее. Как ты там стенал, бедолажный, нам де тут очень не рады, к нам де тут не слишком благосклонны. Совсем уж торчат отовсюду клыки, ничуть не облегчая твое и без ого шитое белыми нитками личное дело. А что, остался бы себе на болотах, ходил бы в риоты по субботам, слушал молодых да ранних, подлизывался бы к местной знати, все как положено.
Неужели это было бы хуже чем вот так, нервно затягиваться при виде очередной церковно-приходской губернии ввиду ржавого окна плацкартного панцерцуга, стараясь при этом меньше дрожать, опустив кулаки в карманы поношенного полупальто и вообще привлекать поменьше внимания вагоновожатого. Тот, скотина, прекрасно осведомлен что согласно посадочному талону его дело — доставить мою тщедушную личность до самого конца, до самого тупикового тупика, какой только видывал свет. А ежели я растворюсь в пути, то самое оно начинать бить тревогу, а ну как прознает впоследствии начальство, что знал, а не донес, а пассажир каким шпионом на болотной зарплате сказался? Ты ж смотри, он только соттудова прикатил, паскуда такая, вражеская агентура! Так что подозрительное зырканье вожатого оно и понятно, это вохра в общем может быть занята чем угодно — она сторожит народное добро от покражи, ее задача груз в целости принять и в такой же целости сдать. Подпись, протокол, отпечатки пальцев. Другое дело эта конторская морда. Только и следит, только и пишет. Сколько раз в тамбур наведывался, сколько раз ходил по большому, сколько при этом извел казенной туалетной бумаги. Ну ничего, скотина, я тебе еще устрою геморрой на твою жирную задницу.
Уж бегать-то мы давно как стали горазды, нас только хлебом не корми, дай снова куда-нибудь сорваться, вдругорядь где-нибудь пошаромыжиться. Мы ж именно такие, получаем неописуемое удовольствие от крепкого осознания, что нет у нас ни родного дома, ни попросту крыши над головой. Опыт такой серьезный получен — врагу не пожелаешь. Откуда нас только не выгоняли, как только нас не обзывали — только крепче становимся, да?
Противно самому себе в этом признаваться, но въевшаяся за последнее время в мою шкуру манера держать скарб наготове и не жалеть об оставленном позади со временем не могла не стать моей второй натурой. Даже сидя по случаю в темном зале пустого синематографа, показывающего с белой простыни очередную залипуху про государя-амператора, чтобы он нам был здоров, я продолжаю машинально срисовывать все запасные выходы и маршруты отхода на случай, а вдруг пригодится. И, что интересно, регулярно пригождается.