6. Третий приход
Кто сказал что велосипеды не летают?
Летают только так, как пушинки!
Не меняя шин, меняя времена года
Курара
Давай, ребзя, шустрей, пока нет палева.
Проникновение через забор, если уж на то пошло — это своего рода искусство. Всякий забор только на вид представляется механической преградой на пути лазутчика, на самом же деле кому преграда — а кому вызов. Вот вы пацанов спросите, было бы круг коробки чисто поле, хренли бы нас она вообще интересовала, от вохры бегать. Да и какой в том смысл — туда же при таком раскладе кто хошь попадет, заброшка и заброшка, четыре корпуса. Сто лет как стоит пустая, почти безжизненная, пускай и с бомжиками, отирающимися по подвалам. А в бомжиках тех нам какое любопытство?
Всякий интерес там только и появляется, где дух запретки, где только ты с приятелями — да десять этажей сырого расписанного вхлам бетона над тобой, до самых небес, до самого небушка.
Твори там, чего твоей душеньке вздумается, хочешь — голубей с крыши гоняй, хочешь — оттуда же вниз ржавой арматурой кидайся.
Главное же что тебя тут теперь — ни в жизнь не достать. Забор же, он в обе стороны работает. Пока одышливая вохра в противогазах стометровку кругаля давать будет, только тебя уже и видели. А уж пролезть мы завсегда сумеем.
Опять же, оно ведь какая польза от забора? Ты там, а они тут, ты туда, а они оттуда. Два мира, два факира. Позабытое царство былых возможностей и чужих мечтаний, бетонный бурелом конструкционных балок и лестничных пролетов, вхлам убитых уж тремя поколениями любителей забомбить заброшку от пола до потолка. Еще деды наши сюда ходили, баллонами трясти. Ходили и нам завещали.
Бешеный мой смех тотчас взвился меж пролетов, уносясь куда-то в высоченные недоступные дали.
— Чо ты ржешь кониной?
— Ничо, твою, дурака, рожу вспомнил, как ты с гаражей сигал!
— А вот ну я тебя, иди-ка сюда!
И мы тотчас помчались, визжа и бранясь попеременно.
Штырь он прикольный чувак, хоть и баран тупой. Так к чему это я, смешно же, представить себе, как старичье это с палочкой пробирается вечерами через вохру, теребунькает достанный из-за пазухи баллон, насадку — хвать, трафаретку другой рукой пристроил, и давай-давай наяривать. Тэги по всем корпусам — знайте все нашего корефана!
А ежели кто поверх раз перетегает — знать, война до самого гроба, это еще смешнее. Два патлатых бородатых деда, потрясая клюками, рвутся в бой на супротивника, того и гляди вставная челюсть долой полетит, оружие массового покусания. Этот окаянный забомбил мой мурал у сорок пятом годи, ыть я его внатяг! Да я твои теги на нашей точке еще третьего дня видал, падлюка! И ну махач устраивать раз на раз.
Умора.
Отцы наши тоже всякое тут вытворяли. Подпольные танцы на атомной станцыйы кто сочинял, так что барботерная крышка тряслась от басов? Оккупай вокзай кто устраивал, так что от зацепсостава облепленные телами панцерцуги выглядели как в олдовых фильмах про колониальные заморские страны, где старый добрый зацеп завсегда был и оставался единственно возможным способом перемещения из точки а в точку бэ — только полы брезентовых плащей на полном ходу полоскались, только хоботы противогазов тряслись. А теперь что?
Ты только представь себе пару обрюзглых скуфов, обмазанных по самое не могу в флуоресцирующих блестках, извивающихся под олдовое техно на буйном танцполе, что может быть нелепее? Они потому и тушуются, что так и ждут нашего обидного смеха. Остановись-подвинься, папаша, ты был хорош когда-то, ты жег, респект тебе, но теперь ты спекся, что бы ты там о себе не думал, твое место — во-он за тем забором. Остаток твоей жизни пройдет в уютной грязи родного корыта, которое ты так усердно строил почитай всю свою жизнь. А мы такой жизни не хотим, да, ребзя?
Ребзя кивают.
А чего вы киваете, остолопы? Как думаете, вас ждет какая-то иная участь? Мол, кто выжил в заброшке, его уж ничем не одолеешь? Как бы не так! Глянуть хоть на того же Штыря, ну чем не аутло? Баллон за пазухой, руки все по край рукава убиты, носом шмыгает постоянно — угадайте, отчего такое бывает? Даже не пробуйте, ни в жисть не угадаете, но это он тут такой смелый, а как домой забредает поесть-помыться, так одной только мысли у него — как бы папаша, да-да, той самый папаша — вдругорядь не разглядел, какое тут чучело домой приперлось. А то гляди проклянет, и прощевай тогда болотный универ и гулянки на кампусе.
Аутло-то он аутло, а покушать вкусно все любят. Поспать мягко, поелозить с телками в культурном окружении.