Вышла луна, и сразу стало светлее. Даже темные бревна колодца, казалось, засветились серебристым светом. Слева от изб и берез на широкую улицу упали черные тени, а крыши пожелтели, словно по ним прошлась кисть с позолотой. Возле колодца стало люднее, ребята подходили поодиночке и группами. Раздавался смех, шутки. Кто-то над кем-то подтрунивал, вспоминая сломанные на сенокосе грабли, кто-то рассказывал о новом фильме, который шел в гераньковском клубе. Неожиданно на дальнем краю села злобно загавкали собаки.
— Иван Алферов на велосипеде к Груньке покатил, — тут же определил кто-то причину, — опять ему плетневские накостыляют… Намедни таких фонарей навешали, что «тпру» сказать не мог!
— Много вы понимаете! — сердито сказала Маша. — Вот это любовь называется! За пятнадцать верст катает и никаких фонарей не боится… Не то что вы! Верно, Варюха, я говорю?
Варя Лагина, невысокая курносенькая девушка, молча пожала плечами и ничего не ответила. Была она какая-то незаметная, тихая. Даже на посиделках старалась сесть в сторонке, больше молчала, а на вопросы отвечала односложно. Парни ее обходили. Что это за девка, которая ни частушку не придумает, не спляшет! Вот Мария — это да! Она и за словом в карман не полезет, да и редкий парень мог ее переплясать.
А Варька? Как-то раз Витюха Прохоров, обозленный, что Мария на него и смотреть не хочет, пошел ее провожать. Возле калитки Вариного дома он настойчиво ее обнял и привлек к себе, ища губами ее губы.
— Не надо, — сказала ровным и тихим голосом Варя, — слышишь, не смей.
И Витюхе стало вдруг невыносимо стыдно, он был готов тут же убежать, но гордость не позволяла сделать шаг в сторону, и он, разжав руки и мучительно краснея в темноте, задиристо вымолвил:
— А че я те сделал? Подумаешь, королева нашлась! Да я таких девок целовал, что ты им и в опорки не сгодишься!
— Вот к ним и ступай, — с еле заметной ноткой презрения сказала Варвара. — До свиданьица. — И она, легко ступая, направилась к избе мимо застывшего Витюхи…
— Эх, Витюха, сыграй, что ли… Споем, девоньки? — Маша встала и, поправив платок на плечах, подошла к Варе. Села рядом с ней и, обняв ее, тихо и нежно пропела первое слово. В песню вступали исподволь, словно каждый точно знал, где он должен вступить, чтобы не нарушить ее, а только подчеркнуть своим голосом напевность и красоту русской мелодии.
— А где Василий? — неожиданно спросила в наступившей тишине Маша. — Что-то его сегодня нет?
— Да тут я, — раздался из темноты негромкий голос, — уж так ладно вы пели, ребята, что и мешать не хотелось…
От колодца к стволу березы подошел невысокий кряжистый парень в наброшенном на плечи пиджаке. На круглом неулыбчивом лице выделялись мохнатые брови и широкий, лопатистый нос. Кудрявые волосы спускались на шею и уши, а на лбу вились мелкими колечками. Полосатые бумажные брюки были заправлены в яловые пыльные сапоги, а старенькая сатиновая косоворотка была аккуратно заштопана, но по-мужски неумело, через край.
— Чего так поздно? — спросил Тимофей, прикуривая из кулака папиросу.
— Да поперву садки на болотах осматривал, а потом по хозяйству дела были, — невозмутимо ответил Василий, — огуречики прополоть надо было, чай, растение простор любит…
Ребята громко засмеялись.
— И чего ты огурцы огуречиками зовешь? — громко смеясь, спросил Виктор Прохоров, наваливаясь грудью на гармонь.
— А кто его знает, — добродушно ответил Дорохов, — у нас на болоте все их так зовут. Огуречики да огуречики. Знать, потому, что вкусные они у нас растут. Что для соленья, что так…
— Ты, Васюха, со своими садками да огуречиками так холостым и останешься, — хохотнул Прохоров, толкая локтем Машу.
— Не бойсь, своего не упущу, — негромко и твердо бросил Василий и взглянул на Машу и Варвару, сидевших рядом с гармонистом.
громко пропел Виктор частушку под смех.
тут же подхватила Маша Уварова и, озорно притопывая, сделала круг возле Василия.
— Что это вы к Василию прицепились? — возмутился Тимоха, вставая и одергивая галифе. — Между прочим, он на доске Почета в охотхозяйстве висит, не в пример тебе, Прохоров… Ты только в поле вышел, как сей момент умудрился колхозные вилы сломать, и потом полдня ошивался без дела. То молоток искал, то топор…
— Будя, Тимоха, — примирительно усмехнулся Дорохов, бросая взгляд на разом потупившегося Виктора, — пущай поют…