— На следующий день пошел я к старосте, — неожиданно громко продолжил он, — и попросился лесничим… Тот выслушал, потом позвал полицаев, и стали они меня расспрашивать, что, да как, да почему вдруг… Я, понятное дело, твержу, как Тимоха учил: дескать, есть нечего, припасов не осталось, живности у меня отродясь не было, промышлял только охотой, а тут приказ властей — ружьишко отобрали, а как жить? Долго они меня мурыжили, но потом говорят: «Ладно, Дорохов, будешь лесничим, а обязанность твоя — дичь поставлять…» Дали бумагу какую-то, винтовку, шинель, и стал я для них бить уток, косачей, а ежели кабан подворачивался, то и кабана валил… Да, я им еще сказал тогда, как дичь-то доставлять — путь до Ворожеек неближний. Тогда один из них, тонкий такой, гибкий, словно хлыст, и говорит: «Мы тебе лошаденку дадим, телегу, и наши люди будут к тебе в сторожку наведываться, дичь забирать… А ты, голубок, присматривай в лесу… Если забредет кто к тебе, не пугай, поговори, приласкай. Узнай, откуда, кто, куда. В общем, сам понимаешь. Продуктами помоги, если попросят… Потом наш человек придет, все ему и расскажешь, а за это, голубок, заплатят тебе отдельно…»
— Ну и приходили? — спросил Андрей.
— Тимоха приходил, — ответил Дорохов, — много раз приходил, расспрашивал. Просил к разговорам полицаев прислушиваться и запоминать. Сволочуги эти меня надолго одного не оставляли: только один уйдет, второй является, а то трое сразу нагрянут. Даже самогон пришлось для них гнать — самогон-то язык развязывает, а я им еще для дури на дубовом корне да на махре настаивал, — Дорохов усмехнулся, — двумя стаканами с ног валил… Один чаще всех ходил. Я его поначалу даже жалел немного: больно молчаливый да болезненный с виду какой-то. Самогон не пил, сядет в сторонке, скрутит самокрутку и дымит, во двор выйдет, по хозяйству норовит помочь: изгородь подопрет, дров наколет или сходит в лес, грибов принесет. Так и шло время, месяца четыре прошло после того разговора в полиции. Один раз приезжает этот белобрысый, распряг лошадь и в избу: «Ну что, хозяин, есть мясо?» — «Есть, — отвечаю, — сейчас возьмешь или завтра?» — «Обижаешь, — улыбается, — кто же ночью ездит? Ненароком в трясину угодишь с гати-то…»
А сам смотрит на меня, у меня аж спина похолодела: наутро должен был Тимоха прийти.
Попил белобрысый чайку и улегся на лавку. Я на печь. Лежим, молчим. Чувствую, не спит гостек, по дыханию чувствую, не спит. Долго так лежали, меня даже сон начал смаривать, когда слышу шепот: «Хозяин, хозяин, дай-ка водички испить». Лежу как мышь. Он громче. Потом поднялся потихонечку, подошел ко мне и карманным фонариком в лицо посветил. Я лежу, словно не чую. Тогда он к моей одежде подошел и по карманам порыскал, под печь заглянул, по углам… Потом подходит к двери, открыл ее и в сени, там ковырялся. Вышел во двор, там что-то шастал. Снова в дом зашел и снова посветил на меня, взял автомат и вышел. Я к окну — смотрю, идет мой гость к лесу и оглядывается, дошел до кустов и пропал. Долго я лежал, ждал его. Светать начало, я, значитца, хвать горшок и на стремянку, чтоб на крышу влезть да горшок приспособить. Да разве с одной ногой быстро управишься: пока залез, пока слез. Только хотел лестницу убрать, как слышу: «Что это ты, хозяин, горшок-то на трубу поставил?»
Так и обмер я, поворачиваюсь — гость мой стоит, недобро щурится и автомат у живота держит: «Странное дело, сколько раз мы ни приезжали, горшка нет, потом вдруг ты начинаешь его приспосабливать… К чему бы это? А мясо кому сплавляешь, хозяин? Вот ты мне кабана приготовил, а там за поляной в кустах потрохов и ног на два зарыто… Кому мясо отдаешь? Кому знаки подаешь?» — Тык меня дулом автомата под дых да так, что я пополам согнулся.
Бил он меня долго и все старался сапогом в лицо попасть. Бьет и спрашивает, бьет и спрашивает… Забылся я, и кажется мне, вроде выстрел. Потом вода в лицо льется. Открыл глаза — Тимоха стоит, а поодаль полицай этот валяется с раскинутыми руками.
«Спасибо, — говорю, — Тимоха. Выручил ты меня».
Тимоха обыскал убитого, вытащил какую-то бумажку, прочитал и только головой покрутил и сразу же заспешил. «Прощевай, — говорит, — Василий, недели через две наведаюсь, а то фашисты катят…» Обнял меня и в лес.
Только скрылся, и немцы на мотоциклах подъехали. Сначала к полицаю подскочили, потом ко мне… «Помогите, — говорю, — наскочили какие-то люди, стали бить, а когда ваш парень вступился, то его и порешили, а меня до смерти забили». — «Дурак, — заорал на меня «хлыст», — партизаны это были. Откуда только они взялись? Целый год ни слуху ни духу не было… Куда пошли? Сколько было?» — «Много, — говорю, — в сторону бочагов пошли…»