Не знал старый Дормидонт Васильевич, что не доживет он до войны всего каких-то двух недель. Никогда он за эти годы не видел своего сына, хотя помнил о нем день и ночь. Вскоре после приезда на поселение умерла жена, а он проскрипел еще несколько лет… Петруха, переменивший несколько имен, осел в Подмосковье. Поступил на рабфак, а перед войной окончил пехотную школу. Войну встретил с затаенной радостью… Вспоминал отца, и решение пришло быстро и несложно: в первом же бою перебежал он на сторону фашистов и стал снова Петром Зажмилиным, но ненадолго.
Сначала был концлагерь со сравнительно мягким порядком — на военнопленных не обращали внимания, но и не кормили… Зажмилин старался выслужить себе иное обращение. В бараке, где он жил, стали исчезать военнопленные: ночью поговорят, а наутро расстрел.
Потом его пригласили в комнату коменданта лагеря. Вместо привычного худого, с нездоровым румянцем на лице коменданта там ждал его молодой гестаповец в чине штурмбаннфюрера. Он кивнул и показал рукой на кресло, стоящее около стены.
— Господин Зажмилин, вы нам подходите, — неожиданно произнес гестаповец на чистом русском языке, — вам присваивается чин унтершарфюрера, и с этого часа вы становитесь нашим человеком.
«Я всю жизнь был вашим человеком, — мелькнуло в голове Зажмилина, и он изогнулся в поклоне. — Пришло наше с папаней времечко…»
Но спокойной жизни у него не получилось. Дважды пришлось ходить ему в тыл Красной Армии, и дважды он чудом вернулся живым. Первый раз помогло умение стрелять навскидку, второй — бомбежка станции, на которой его задержал патруль. После возвращения он получил бронзовую медаль и перевод в разведывательно-диверсионную школу, в которой стал специальным агентом службы безопасности.
— Гражданин Зажмилин, — голос Рослякова звучал монотонно, — расскажите, как и при каких обстоятельствах была проведена операция «Лесник», направленная на уничтожение партизанского отряда?
— То, что Лось ушел, встревожило Готта и Глобке сильно, но паника началась позже, когда привели полупьяного Непомнящего и тот сознался, что привлек Лося к изготовлению документов для двух групп диверсантов… Их заброску отменить было уже невозможно, а кроме того, и Готт и Глобке боялись за свою шкуру гораздо больше, чем за жизнь трех десятков агентов… — Зажмилин сидел на стуле прямо, глядя в микрофон магнитофона. — Непомнящего в ту же ночь убрали. Имитировали сердечную недостаточность. Начальство в штабе фронта знало, что он пьет как лошадь, и этому особо не удивилось.
Потом Готт стал готовить операцию… Мне предстояло проникнуть в партизанский отряд. Глобке выяснил в ближайших лагерях военнопленных, все ли эшелоны пришли в порядке. Один из начальников эшелонов долго мялся, но под давлением Глобке сознался, что из эшелона был побег через пол вагона. Причем он утверждал, что оба беглеца погибли под колесами поезда. Тогда Готт, прикинув время побега, стал готовить к роли меня. Мне вкатили сильную дозу морфия, и я заснул, а когда проснулся… У меня было такое ощущение, что под поезд попал я сам. Я не мог ходить, а только ползал… Избит я был виртуозно… Кроме этого, мне нанесли два ранения, имитируя пулевые… Ночью меня вывели на пустырь перед лагерем, и я вышел на пулеметы… Поднялась стрельба… Я кое-как выполз на косогор и буквально скатился в руки Смолягиной… Глобке подозревал, что кто-то из деревенских женщин имеет связь с партизанами, скорее всего Смолягина, жена учителя как-никак…
— Подозревали немцы о связи с партизанами Дорохова?
— Да… После убийства одного из лучших курсантов и агентов в доме Дорохова Глобке решил, что Дорохов не так прост, как кажется… Он даже установил за ним наблюдение. Но какое наблюдение можно установить за человеком, выросшим в лесу? — Лозовой презрительно усмехнулся. — Глобке направил меня к Смолягиной потому, что психологический портрет, который он составил на Смолягину, оказался гораздо проще, чем портрет Дорохова… Посудите сами — Дорохов вырос в лесу, значит, у него природный дар охотника распознавать малейшую фальшь вокруг себя. Дорохов недоверчив, его трудно растрогать слезливой историей. Дорохов — замкнутый по природе человек; значит, его сложно вытянуть на разговор, не пьет, трудно вывести из душевного равновесия. Другое дело Смолягина — женщина молодая, более подчиняется чувствам, чем рассудку… Остальное я должен был определить и додумать, находясь в тайнике у Смолягиной… Несколько дней я действительно приходил в себя… После чего Смолягина стала меня проверять — проверять, конечно, очень неумело и наивно… Мало-помалу контакт со Смолягиной креп. Я много рассказывал о своей «семье», о своей матери. Прочую чепуху… Много говорил о своем долге солдата. Смолягина явно колебалась, но не хотела выводить меня на партизанский отряд. Но и время не ждало. Тогда я имитировал уход от Смолягиной, и сердце ее дрогнуло. Она повела меня к Алферовой, не подозревая, что за нами по следу идут… От Алферовой я попал в отряд. Оказалось — Лось находился именно у них. Надо сказать, что Смолягин отнесся ко мне с недоверием, а Лось опознал меня и заорал: «Лесник! Фашистская гадина! Почему боек спилил?..» Меня посадили в землянку и запретили выходить, поставили часового… Я должен был захватить документы партизанского отряда… К тому времени я понял, что отряд — своеобразная пересылочная база и выполнял чисто разведывательные операции. Связной из отряда уйти не мог — Глобке обложил болото намертво, рация у них не работала — село питание… Во время обстрела немцами островка часовой был убит. Взяв его «шмайсер», я подкрался к землянке командира и комиссара… Они были там… Я выпустил в них всю обойму и выскочил из землянки. Первое, что я увидел, был Лось с карабином в руках. Я бросился бежать и почти добежал до берега, но вдруг почувствовал удар в голову, и больше я ничего не помню. Очнулся у Готта в кабинете. Меня спросили про отряд, и я вынужден был сказать, чтобы не сознаться в своей собственной трусости, что отряд полностью уничтожен. Может быть, поэтому Лосю и удалось уйти…