И, в зависимости от того, с какой целью она это сделала, и что это за зерна, в вас всходил урожай. Урожай паники или любви, урожай боли или эйфории. Ей было по силам все, у нее имелись особые, специальные слова, с помощью которых она могла, что угодно Иногда, выпив особенно много, я думал, а не Бог ли она. В конце концов, тот тоже работал словом.
Не Бог ли ты, дорогуша? – спрашивал я ее иронически.
Она хихикала. Без сомнения, ей это ужасно льстило. Ей вообще нравилось, что я боялся ее. Она наслаждалась произведенным на меня эффектом, и не забывала сообщить о нем окружающим. Без зрителей триумф был бы неполон, что неудивительно – триумф это и есть зрители, выстроившиеся вдоль пути триумфатора, ведущего за собой слонов, туземцев, и повозки с золотом.
Все это заменял своей жене я.
В меру известный писатель, бывший, – по меркам нашей маленькой восточноевропейской страны, которую я почти всю могу оглядеть в высоты здания, на крыше которого сейчас стою, – настоящей знаменитостью.
Я пережил трагедию, «ставшую катализатором самобытного творчества», у меня появился курс в университете, меня наградили орденом республики, и я считался лучшим писателем страны. Последнее, право, не стоило мне никакого труда. Ведь в Молдавии я оказался единственным, кому пришла в голову мысль попробовать себя на писательском поприще. Так что везде, и во Дворце Республики, и на вечеринках свингеров из высшего и полувысшего общества, – я был звездой, пусть и сомнительного толка. Рине это нравилось. Сбрасывая на мои руки пальто, и заходя в ярко освещенный зал с выпивкой и запахом секса, она ощущала себя Цезарем, ведущим на золотой цепи сына парфянского царя. Я не противился. Я и был сын парфянского царя, ведомый в длинной веренице трофеев моей жены, одним из ее пленников и рабов.
В конце-то концов, я и был ее пленником.
Я любил ее.
7
Зимой все становилось по-другому.
Я просыпался, щурясь от белого цвета, проникавшего в дом отовсюду. Белый снег лежал на льду, сковавшем Днестр, белые кроны деревьев сливались с белым из-за снежных туч небом, белым был наш двор и крыши домов, соседствовавших с нашим. Белой была простыня, в которой я запутывался под утро. И вся эта белизна молчала. Пожалуй, лишь наэлектризованная волосами моей жены простыня нарушала молчание, потрескивая. В остальном же ничто не нарушало великого зимнего безмолвия нашего городка. Земля, неумолимо вращаясь, в который раз за пять миллионов лет, сумела изменить здешние пейзажи. Белый цвет спрятался где-то в лесу за рекой, до следующей зимы, и на небо выползли звезды. Первой, конечно, была Венера, смущавшая еще древних вавилонских астрономов, выбравшихся покормить ящера на вершину Башни. Они представляли себе утреннюю звезду голой женщиной с выпуклым животом и бесстыжим чревом. Я их прекрасно понимал.
Венера и выглядит бесстыжей и обнаженной.
Просто взгляните на нее утром, когда ваш стояк нарушает общепринятый ход истории. Взгляните, и убедитесь в моей правоте. Я же, поглаживая себя, и глядя на Венеру, светившую в верхнюю часть моего окна, выходящего на реку, часто мечтал. Конечно, это были эротические фантазии. В них я часто представлял себе Венеру богатой иностранкой, туристкой из, почему-то, Венесуэлы. Которая – да, Венера, – спускается ко мне с шаткой, разбитой лестницы с неба. Взвизгивая, и придерживаясь руками, как всегда делаешь, когда спускаешься по раскладной лестнице. Я думал о том, как бы она выглядела в этот момент, и во что была одета. Я решил, что лучше всего, если бы под юбкой – примерно до середины ляжки, – на ней ничего не было. И Венера ясно дала мне понять, что это так. К сожалению, яркий свет там, где должны были быть трусики, не позволял мне рассмотреть все повнимательнее, но я не расстраивался, потому что уже предвкушал встречу. В конце концов, меня ждало нечто невероятное.
Сама Венера спускалась с неба, чтобы дать мне.
И уж упускать эту возможность я не собирался.
Встреча не разочаровывала меня. Она была сочной, чуть полной женщиной с большой, свежей еще грудью. У нее и правда был выпуклый живот, и по нему стекали капли пота, который появляется, если вы вожделеете. Она вожделела. Я спускал ей на живот, и размешивал свое семя в ее поте. Венере нравилось. Она набирала в рот огня и, словно факир, сплевывала им в мой пах. После чего слизывала все до последней искорки. Я держался, сколько мог, но всегда кончал первым. Это-то и отличало Венеру от смертных женщин. Им я никогда такого фокуса не позволял. Старался до последней черты. Иногда это раздражало Рину. Ну, если в виде исключения ей хотелось быстрого секса. Она визгливо упрекала меня в том, что я вожусь с ней, словно хирург с трупом в анатомическом театре. Заткнись, расслабься и кончай, говорил я. Согласись, что, как и хирург, я в совершенстве знаю устройство твоего тела, возражал я.