и другое -
Я люблю тебя больше природы,
Ибо ты...
Дардыкина ликует: настоящая поэзия не может без «иботы»?! Женя, ты гений фаллической поэзии!
Ибо ты как природа сама...
Ну, это несколько странно для гения. Когда Николай Тихонов писал
Ты мне нравишься больше собаки,
Но собаку я больше люблю.
Разделять ты привыкла со всяким
Своё время и душу свою...
Тут всё обоснованно и понятно. А у нашего гения? Он считает нужным обосновать и доказать свою любовь логично - «ибо» (хотя прав был Горький: «Любовь, как солнце на небе, – неизвестно на чём держится»), но логики-то нет. Всем известно, что любая женщина, любой мужчина это часть природы, даже, если угодно, её венец. Вот и надо бы написать примерно так:
Пусть узнают все в мире народы -
Я и в 75 - жеребец.
Я люблю тебя больше природы,
Ибо ты – её перл и венец!
А он закончил так:
Я люблю тебя больше свободы.
Без тебя и свобода – тюрьма.
Это лицемерно: чего ж, спрашивается, ты так часто и добровольно оставляешь жену и мчишься за океан – прямо в российскую тюрягу? Дардыкиной эти строки без «иботы» едва ли понравились, но она тотчас нашла другой повод для восторга.
Матвиенко - Тимошенко - Евтушенко
- Как любишь ты, Женя, предстать перед публикой в рубашке неимоверного цвета!
О да, страсть к рубашечкам, брючкам, кепочкам и вообще к переодеваниям у него невероятная. Тут сразу всплывают в памяти только три всем известных великих имени: губернатор Матвиенко, бывший украинский премьер Тимошенко и вот между ними оклахомский поэт Евтушенко. Но он всё же кое в чем отличен от дам-соперниц. Те, согласитесь, одеваются и несколько раз на дню переодеваются со вкусом, а этот каждый раз - как Петрушка, а уж раздевается на публике так, что не приведи Господи видеть. Вот его цветная фотография в «Комсомолке» три года тому назад, когда он, как обычно, примчался в Москву на свой день рождения. Стоит в костюме с букетом в руке: весь в полосочку, в клеточку, в крапинку, одна пола пиджака белая, другая голубая, одна штанина розовая, другая... И ведь так с юных лет! Уже тогда Твардовский ему однажды сказал: «Ты не поэт, а циркач!». Проморгал.
И потом, морально-политическое переодевание упомянутые дамы совершили только один раз: были комсомолками – стали балаболками. А он, кроме этого, сколько?.. Считать вам не пересчитать.
- У тебя в Переделкино, – продолжает изливать восторг Дардыкина, - совершенно великолепная пристройка к дому (уж о самом доме она и не говорит) из светлых брёвен – роскошная кухня, где сотворяется не еда, а, кажется, какой-то особенный образ жизнелюбия.
Да, он пылко, но застенчиво любит эту новую жизнь в новой России. Вот издал роскошную, как кухня на даче, книгу, на красной обложке которой золотом - «Ев-гений». Разве это можно было при проклятой Советской власти?
Юлия Немцова, увидев эту книгу, призналась в «Новых Известиях»: «Сразу вспомнились строки:
Ты - Евгений, я - Евгений.
Ты - не гений, я - не гений...
И дальше». А дальше не так роскошно, как кухня. И мы не будем цитировать. А дадим свой вариант окончания:
Ты - поэт и я – поэт.
Но тебе подобных нет.
И в самом деле нет, с какого конца ни подойти. Даже если с такого, вроде бы пустячного, как помянутая страсть к переодеваниям.
А премий-то всяких у него, как по осени в урожайный год солёных огурцов в бочке, но уж очень хотелось ему получить ещё и от новой власти из рук президента Медведева. Четыре года тому назад тоже в день рождения поговорил он об этом с корреспондентом МК, на сей раз это не Дардыкина:
- Евгений Александрович, в этом году на вас обрушилось сразу несколько премий...
- Да. Но все они из-за границы, не из России. При всём их обилии я даже не выдвигался ни на одну...
Слышите, какая обида в словах великого поэта? А ведь Советская власть дала ему немало орденов и премий – Трудового Красного знамени, Знак почёта, Дружбы народов, Государственную премию... И уж как его пестовали наши самые высокие руководители! Он рассказывает, что запросто звонил Брежневу, тот – ему, захаживал и к Андропову, тот дал свой личный телефон... Уж не говорю о том, что поэт писал доносительского колоритца письма членам Политбюро, секретарям ЦК, министрам – Суслову, Ильичеву, Мелентьеву... И вот при всём этом жаждет он получить еще что-нибудь и антисоветское.
Правда, некоторые его звоночки и письмишки «наверх» более чем удивительны. Вот однажды собрался он в Америку, где было назначено его выступление в Мэдисон-Сквер-Гарден, «собрались 15 тысяч» любителей его поэзии, говорит. Но - «меня заставили подписать письмо, в котором я отказываюсь от этого вечера, потому что болен». Да кто ж тебя, такого знаменитого и беспартийного, мог заставить? Кто руки ломал или раскалённый шомпол загонял? Неужели старик Федин? Неизвестно. А уж прошло с тех пор лет тридцать-сорок. Можно бы и назвать.
Ну, хорошо, допустим, с помощью солженицынского раскалённого шомпола всё-таки заставили. Кто устоит против шомпола! Но что дальше? А дальше поэт, видимо, сразу после подписания рескрипта об отречении в шестой комнате ЦДЛ прямо из ресторана звякнул Брежневу и пожаловался и припугнул: «Если вечер сорвётся, это подорвёт престиж страны». Через полчаса Брежнев звонит в ресторан ЦДЛ: «Нельзя ли к телефону беспартийного большевика Женю Евтушенко?». Тот поднимается из-за столика, подходит и слышит: «Всё в порядке. Мы устранили бюрократические недоразумения. Счастливого пути!» А кто бюрократ? Какие недоразумения – рескрипт? Странно. Подписал же...
И тут самое интересное. Неужели Брежнев не спросил: «А зачем же вы, твердокаменный, подписывали бумагу с отказом?». Нет, Евтушенко сам его спросил: «А вы ничего не хотите мне пожелать?». Ему, видите ли, хочется услышать пожелание генсека. Но тот ведь уже пожелал счастливого пути. Поэту этого мало, хочет ещё. И вот он уверяет, что Брежнев сказал: «Оставайтесь самим собой». То есть каким «собой» – подписал отказ на уровне СП, а потом жалуешься самому генсеку? Увы, это пожелание Брежнева сбылось: таким Евтушенко и был и остался на всю жизнь. Да и раньше был таким же!
Ещё до эпизода с Брежневым, в 1963 году поэт опубликовал во французском журнале «Экспресс» сочинение в прозе - «Автобиография рано созревшего человека». Заметьте: созревшего. А было ему тридцать годков.
Собратьям по Союзу писателей это сочинение чего-то не понравилось, более того, на своём пленуме они, живодёры, осудили его. И что рано созревший автор? А он тут же поднимается на трибуну и бьёт челом: «Я ещё раз убедился, к чему приводит меня мое позорное легкомыслие... Я совершил непоправимую ошибку... Тяжелую вину я ощущаю на своих плечах... Это для меня урок на всю жизнь... Я заверяю писательский коллектив, что полностью понимаю и осознаю свою ошибку...»
На всю жизнь! Полностью! И ни слова о своей зрелости. Но вот жизнь-то ещё не кончилась, а едва повеяло духом, столь благоприятным для расцвета клятвопреступников и казнокрадов, для педофилов и гомосексуалистов, как в 1989 году, спустя четверть века, давно созревший и перезревший автор печатает свою «Автобиографию» уже не во Франции, а в России. Ну? И он ещё говорит сейчас, что Виктор Ерофеев - «страшный циник»!
А с какой гордостью пишет ныне, что во время известной встречи руководства страны с художественной интеллигенцией в декабре 1962 года он, Евтушенко «стучал кулаком на Хрущёва»: дескать, не позволю! руки прочь! Подумать только, совершенно как сам генсек стучал ботинком в ООН.