Вот. То сам сидел, а то стал караулить тех, кто со мной сидел. Клетские казаки также со мной сидели — я за них стал хлопотать перед Гугняевым, чтобы их выпустили, — за них, мол, ручаюсь. — «Ты — говорит — сам только на поруки взят, а за других уже поручаешься». Однако выпустили. Дня через три меня к оружию назначили, при обозе первого разряда. Это было около Сенного хутора. Ну, тут я решил бежать — патронов заготовил, винтовку любую из воза можно взять. Однако дюже мне коня своего хотелось выручить, через коня я еще дней пять провел у Миронова. Расспрашиваю, разузнаю: такой-то мол конь, приметы вот какие. Нигде не оказывается. Наконец, напал на след: конь мой, оказывается, остался в Грачах — у того самого солдата-красногвардейца, который при мне повел его. Солдат этот заболел и остался лежать в той местности. — Ну, значит, быть делу, коня мне оттуда не выручить…
28 сентября, когда Сутулов левым берегом Медведицы зашел в тыл Миронову, началось отступление. Ну тут уж раздумывать нечего, надо было уходить. Говорю своему товарищу — клетскому: — Вася, нынче ночью давай уходить. — «Уходить с удовольствием, да куда сунуться-то? Как бы пуля в затылок не угодила»… — А вот, мол, я взял слух, что у них позиция эту ночь будет вот по этим буграм, а обозы в ночь пойдут вперед. Ну, приотстанем около задней подводы, а ночью вдаримся к Медведице, там как-нибудь переберемся… «Ну так и — так!»
Дождались ночи. Ночь пасмурная. Идем около заднего воза. Выбрали себе по винтовке, патроны заготовлены. Стали переезжать один мосток через балочку, подхлестнули лошадь кнутом, чтобы не отставала, а сами под мост. Посидели. Прислушались. Тарахтит всё — значит, обоз не останавливается. Пошли балкой по лесу. До лесу дошли — шуршит лист под ногами, как бы застава не услыхала, надо опушкой идти. Идем опушкой, крадемся. Слева стрельба пачками, справа — одиночные. Прилегли. Кто стреляет, по ком — не определишь. Полежали, пошли дальше. В одной руке у нас озеро или затон, с другого боку — река Медведица. Место узкое, усынок, думаем, — застава тут не должна быть. Крадемся этим усынком, к каждому шороху прислушиваемся. Подошли — затон кончился, в реку пал. Попробовали брод — глубоко. Что тут делать? — Давай плыть, Вася, — говорю. — «Да всё перемочим». — А мы вот хворосту нарежем, плот сделаем.
— «Ну давай»…
Стали хворост резать — попались под руку колья, — как видать, кто-нибудь в общественном лесу поджился из рыбалок да спрятал. Это нам к масти козырь, — есть из чего плетень сплесть. Сплели плетень — так, аршина два в квадрате, — спустили в воду. Ну, одно горе: хорош плот, да тонет. Тянешь его за собой — ничего, всплывает, а на месте — тонет. Не миновать — все перемочить. Думали-гадали, ничего не придумаешь, кроме как плыть надо. Разобрались, привязали одежу и винтовки к плоту, захлестнул я веревку одним концом за плот, другим опоясал себя. Василий говорит: — «что ты делаешь? Он тебя утопит»… — Авось, переплывем, — говорю. Василий говорит: «Я плавать, можно сказать, могу лишь по-топоровому»… — Держись — говорю — под воду, переплывешь как-нибудь. Тут не широко.
Поплыл он вперед, я с плотом за ним. Гляжу: поболтал-поболтал он руками, стал хлебать. — Держи под воду — говорю, — а то беспременно утонешь… Глядь, с него и фуражка всплыла, а сам нырнул. Подплыл я к фуражке, поймал ее, взял в зубы — Василия не видать. Значит, пошел ко дну. — Ну — думаю — плот бросить — потонет, а Василия найду, нет ли? Доплыву до берега, а там будет видно, что делать. И самому-то чижало, и человека жалко…
Ну всё Господь… К берегу еще не прибился — гляжу: Василий мой из воды вылазит под яром, как суслик. Значит, тонуть стал, а память еще не потерял: наткнулся на корневище. Ухватился за корневище руками и по корневищу к берегу прибился. Всё Господь…
Ну вот, лежит мой Василий на берегу, водой блюет, а я кой-как подогнал свой плот, снял одежу, сапоги, винтовки, все намокло… Было это под самый Покров, вода свежая, аж жгет просто… Заря стала заниматься. Слышим: за леском зазвонили к утрене, — церкву не видать. И где мы есть именно — не определись, местность чужая. Оделись. Пошли. Идем, Василий глядит на меня и говорит: — «Неужели и я такой же, как ты? Ты на себя не похож, весь переменился, черней чугуна стал». Все на нас мокрое, стыдь… — Это не суть важно — говорю, — а вот как нам пробиться к своим? Идем лесом, к каждому шороху прислушиваемся. Доходим до поляны. Глядим: на полянке скотина ходит, и человек верхом на скотине ездит. По всему видать: местный житель, либо скотину ищет, либо стерегет… Свистнули мы ему. Подъехал. — Скажи, дяденька, Христа ради, что за станица тут, иде это звонят? — «Малодель». — Ну скажи, не потаи, сделай милость, какие войска Малодель занимают: большевики или кадеты? — «Кадеты». — Правду ли говоришь? — «Истинный Бог»… Заплакал тут Василий и говорит: — «Дяденька! вот заря Господняя и нынче праздник Господний — воскресенье, скажи ради Бога правду: какие войска Малодель занимают?..» Заплакал старик: «Родимые мои! я сам казак, казаком и помереть желаю! Правду вам говорю: Малодель кадеты занимают. Пойдемте, я доведу вас: тут вот застава ихняя, недалеко, в левадах…»