Мы отправились на юг. И это было действительно классно. Может, лучшее, что случалось.
Фалкс с усиливающимся ощущением удрученности слушала, как Макари описывал один из самых страшных конфликтов истории человечества так, словно контрактник Милитарум припоминал ту давнюю отличную ночку в увольнении.
Кошмарные экваториальные джунгли Армагеддона, которые бездарный губернатор фон Штраб – веровавший в Имперскую Истину, если такая существовала – счел непроходимыми, оказались для роя орков, собравшихся вокруг Газкулла, игровой площадкой. Макари ухал от радости, рассказывая, как Змеекусы Грудболга проложили себе путь через всю экосистему, в каком-то смысле состоящую из высших хищников. Он говорил о вулканических сверхбурях, будто они были каким-то световым шоу, устроенным только в честь его хозяина, и описывал столкновения с имперскими бронетанковыми колоннами, как веселые потасовки после слишком большого количества выпивки. Отчаяние, вне сомнений, достигло вышей точки, когда Макари добрался до битвы у Разлома Маннгейма, где фон Штраб бесцельно растратил богоподобную мощь Легио Металлика в обреченной контратаке на наступление Газкулла.
Слушать, как почти полное уничтожение Легио титанов низвели до «кучи больших металлических парней, дерущихся кулаками», было удручающе, если не больше, но это также вызвало у Фалкс странный укол зависти. Разлом Маннгейма для человечества являлся причиной искренней скорби. Павшие титаны были незаменимы не только в плане ресурсов, но и духовно: ходячие крепости надежды в расползающейся тьме, где такие вещи являлись более ценными и малочисленными, чем материальные богатства.
И хотя орки потеряли в два раза больше своих устрашающих гаргантов, полное разрушение собственных боевых машин было для них таким же волнительным, как и гибель титанов. «Для них это просто фейерверки», – с горечью подумала женщина. Сломанные игрушки, которые заменят новыми. «Даже проигрывая, – поняла она, со сковывающим внутренности холодом, – они побеждают».
И пока Газкулл продвигал фронт вторжения дальше, орки все равно побеждали. Казалось, вождь наконец-то исполняет желания, поглотившие его на Урке, и по возбужденному состоянию Макари было ясно, что даже с разбитым носом, сломанной рукой и рваной раной на плече, он пребывал в полном удовлетворении, просто вспоминая это.
– Это было лучшее время, что мы провели вместе, – сказал Кусач. – И я действительно имею ввиду вместе, вроде как. В смысле, я все еще был для него грязью, как и полагается. Но он был по-своему горд. Он именно тогда сделал это для меня, – Кусач указал на Макари подбородком, и Фалкс заметила, что гретчин гордо перебирает ожерелье из шрапнели-реликвии.
– Он сделал тебе ожерелье, – безучастно произнесла Кассия. – Как мило.
Макари, впрочем, не отреагировал на колкость.
– Я стоял позади него в каждой битве, – захлебывался он, тараторя так быстро, что Кусач едва поспевал. – Я подначивал его врагов, когда он бросался на них, и потом пинал трупы, когда босс их убивал. Только мы, делавшие то, что получается лучше всего.
– Только вы, не считая ста миллионов орков, – поправил Хендриксен, и это хотя бы вызвало некое презрение.
– Я имею ввиду, там не было Гротсника, – через переводчика сказал Макари, – потому что он застрял в Улье Вулканус. Ничто не вмешивалось в желания богов, и я чувствовал, что, вероятно, Армиягеддон и был священным местом, что там мы, битва за битвой, создавали Большое Зеленое.
Я каким-то образом уклонялся от всех пуль, что летели в меня. Или, может, пули отворачивались от меня. Как когда тот орк, пытаясь застрелить грота, которым я был, в лабиринтах под городом, попал в ведро и подстрелил вместо этого себя же. И даже в большей мере, чем на Урке, я получил известность, как что-то вроде амулета на счастье. Орки, обычно не задумываясь пинавшие меня с дороги, относились ко мне с... уважением. Они иногда даже спрашивали у меня разрешения перед тем, как потрогать знамя, – тут лицо Макари помрачнело.
– Макари это совсем не нравилось, – услужливо заметил Кусач, пока грот молчал, размышляя.
– Полагаю, все решил танк, – задумчиво произнес Кровавый Топор голосом Макари. – Порой, когда остается лишний металлолом, гроты строят танки. Они ужасны. И учитывая восхищение войной и все те обломки, что собирали мек-вагоны, пока мы шли на юг, стая войсковых гротов сделала танк. Огромный. Все еще дрянной, но большой, как один из ваших гыбылных клинков. И... ну. Они назвали его «Большой Макари», в мою честь, – услышав, как Кусач произнес название, Макари скривился и принял весьма неловкий вид. – У него... спереди мое лицо было нарисовано, с пушками от космического корабля вместо глаз.