– Да, – сказал Кусач, – он говорит, что знает.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
ПРОЗРЕНИЕ ГАЗКУЛЛА
– Я не буду извиняться, – сказал Газкулл, хмуро глядя на меня с самого красного неба, какое я видел.
– Я не буду извиняться, – повторил он, убрав руку с моего плеча и выпрямившись во весь рост, – потому что я не перед кем этого не делаю. Ни перед любым другим орком. Ни перед самими богами. И явно не перед гротом – не важно, какой подлой, выводящей из себя скотиной он является.
Вокруг босса закружилось густое облако дыма, сначала скрыв его, а потом осветившись изнутри злобным светом, когда прикрепленная к клешне пушка вновь выстрелила по какой-то цели, сокрытой дальше во мгле. Однако я этого не услышал, или, по меньшей мере, не заметил шума: каждый нерв моего тела истошно вопил от боли ожога, оставшегося там, где он меня коснулся. В этот раз казалось, что прожигает до костей, и я мог только стараться не уронить знамя, зажатое, как я теперь понял, в пальцах моей левой руки.
Но когда боль начала стихать до саднящей приглушенной пульсации, я подумал о его словах. Для начала, с тех пор как он меня убил, это был первый раз – первый за всю эту нелепую кампанию – когда он вообще заговорил со мной напрямую. Он сказал: «Подлая, выводящая из себя скотина». Я не горжусь, потому что гроту это не положено. Но все равно всем нравится лесть, а это было высокой похвалой. При пробуждении у меня был порыв встать под пули, но если он собирался так со мной говорить, решил я, то, может, его стоит выслушать. И кроме того, в нем что-то изменилось, но я не вполне понимал что. Он просто казался в большей мере... собой.
– Чтоб тебя Горк отметелил, Макари, – выругался Газкулл, прорычав слова со звуком, похожим на гравий и перезарядив пушку, когда развеялся дым. – У меня из-за тебя головные боли были. Но во время головных болей мне лучше думается. И потому, Макари, я думал. Пошли.
С шипением и щелканьем поршней Газкулл развернулся и начал тяжело шагать вверх по крутому склону разломанных камней, куда стрелял из оружия. Только это не были камни, как я заметил, посмотрев вниз, чтобы начать ползти за ним – эти были мелкие осколки брони, столько раз взорванные, что стали почти как гравий. Когда мой разум устроился в новом убежище, я различил повсюду множество криков. И очень много взрывов.
– И раз не буду извиняться, – пояснил босс, пока его ноги сдвигали целые насыпи перемолотого металла и керамита на пути вверх, – я не буду говорить, что был не прав. Я не был не прав, убив тебя. И не был не прав, вернувшись на этот мир.
Я прыгал между площадками выровненного щебня, оставленные его ботинками, пользуясь древком знамени для равновесия, пока, кряхтя изо всех сил, не оказался на вершине рядом с ним. Снова появился дым, скрыв все выше пояса Газкулла. Но я слышал, как он глубоко вдохнул где-то наверху, будто наслаждался чем-то. Будто чуял что-то, что я не мог. Он выдохнул, протяжно и ровно.
– Чуешь это, Макари? – спросил он.
Я чуял. Пахло гребаным Армиягеддоном. Но время было не для острот, потому я притаился, устроившись на сломанном шлеме клювастого у его правого ботинка.
– Видишь это, Макари. Что я сотворил здесь?
Конечно, из-за дыма я не видел. Но потом ветер снова унес его и с вершины того холма я увидел самую прекрасную и ужасающую вещь.
Это была война. Но написанная самыми большими буквами, какие можно найти. Мега Война. Священная Война – эхо той идеальной древней жестокости, для которой, как глубоко внутри знал каждый орк, они и были созданы. Машины столь громадные, что двигались подобно облакам, раздирающие друг друга в мощных потоках искр. Море тел – орочьих и человеческих, живых и мертвых – текло поверх безупречных дебрей траншей, воронок и размолотых обломков.
Подняв голову от этой божественной катастрофы на ее возвышающегося акитектара, мой взгляд скользнул по роям воздушных аппаратов – наших и вражьих, не важно, – вращавшихся в таких густых облаках выхлопов, что, верно, сами были дымом, и взрывавшихся во внезапных, ярких гроздьях смерти. Я поднимал глаза выше и выше через эту бурю огня и стали, пока не увидел ее. Голову Пророка – твердую, темно-зеленую, неподвижную. Краеугольный камень и венец всего этого.
Он откинул голову, закрыв глаз от восторга и надув кожистые ноздри, будто позволял каждому чувству насладиться его творением. Но тут я понял: дым унес не ветер. Это сделал Газкулл, вдохнув его, позволяя мне увидеть. Он взял все эти уничтожения, ярость и резню, всю волю и гнев двух межзвездных империй, и просто пошел и, черт возьми, выкурил их.