Однако, выдержав шесть часов Октарианской Войны, в которой Газкулл победил чуть ли не бесконечную волну все увеличивавшихся тиранидских бестий в одной схватке, силы Фалкс истощились. Допрос подошел к двадцать второму часу без перерыва, поскольку они не останавливались со смерти Ксоталя, и в итоге потребовался твердый психический толчок от Кассии, чтобы инквизитор вообще призналась себе, что устала. Она попыталась возразить огринше, что Хендриксен на ногах столько же, сколько она, но в ответ получила только поджатые губы и скептический взгляд. Кассия не нуждалась в тонкостях психического общения, чтобы указать на абсурдность стандартов, установленных для себя Фалкс.
Потом псайкер покинула ее мысли и резко вслух запросила шестичасовой перерыв в процедуре. Фалкс разрешила, и, хотя она покидала клетку в раздражении от необходимости отдыха, по крайней мере, она была довольна, что не сама об этом попросила.
И теперь она находилась тут, в пахнущей затхлостью, в некоторой степени слишком скромной комнатке, называвшейся ее покоями. Капитанская каюта на «Исполнителе» была роскошной, но лорд инквизитор давно оставила ее, предпочтя эту каморку и переоборудовав свои исходные покои в оружейную. Она пыталась убедить себя, что это решение было принято исходя из спартанской кротости. И может в молодости это бы так и было. Но к какому бы объему реювенальных процедур ни имеешь доступ, дожив до своего четырнадцатого десятилетия, невозможно не ценить хорошую кровать, и каждый раз, просыпаясь с новыми щелчками в позвоночнике, Фалкс скучала по тому отделанному золотом чудовищу.
Нет, горькая правда была в том, что Фалкс оставила каюту капитана лишь потому, что не смогла спать в таком большом помещении с таким количеством теней.
Бросив взгляд на терпеливо парящий за пологом кровати серво-череп, чьи окулярные данные она настроила на отображение корабельного времени, Фалкс зарычала от раздражения. Прошло четыре часа, и попытки поспать стали казаться бестолковыми. Она уже размышляла, не возобновить ли допрос раньше, но в дверь постучали.
– Входи, брат Хендриксен, – вздохнула она, поскольку Кассия, как профессионал, спала, и больше никто из команды не знал ее так хорошо, чтобы быть уверенным, что она не спит и ее можно потревожить. – Не включай свет, – сказала она, махнув рукой с кровати, когда его огромный силуэт показался в ее боковом зрении. – Тоже не спится? Или ты и не хотел?
– Вообще, было бы неплохо, – печально произнес фенрисиец. – Но мне больше хотелось есть. Пропустил много приемов пищи, пока слушал этого чертова грённиссен, – старый псайкер тяжело опустился на потрепанное кресло напротив кровати, и Фалкс скорее услышала, чем увидела, охлажденную жаренную синт-птицу, которую он с собой принес в качестве нейтрализатора вкуса.
– А пока ты ел, – спросила инквизитор, – размышлял ли ты о том же, о чем и я? Конкретно, почему Макари так охотно предал возлюбленного пророка теперь, после столь трогательного воссоединения перед отбытием с Армагеддона?
– Совсем не думаю, что он его предает, – жуя, спокойно сказал Хендриксен. – Думаю, это уловка. Они пытаются играть с нами.
– По той же причине ты сомневался в подлинности Макари, – заметила женщина. – Но он оказался вполне настоящим.
Брат Хендриксен пожал плечами в темноте.
– Я все равно думаю, что это обман, лорд инквизитор. Все же это Вы склонны менять мнение в угоду фактам. Вы хотите наблюдать за этим, – космический десантник с хрустом сделал еще один большой укус и заговорил с набитым мясом ртом. – Может быть опасно, знаете ли.
Фалкс слегка засмеялась и позволила тишине ненадолго воцариться в убогой каюте, будто потертому уюту старого траншейного одеяла.
– Так продолжай, – наконец, произнесла она. – Как думаешь, в чем их план?
– Понятия не имею, – ответил Хендриксен, с привычным тоном того, кто давно стал безразличен к козням чужаков. – Но что бы то ни было, мы поймаем их перед его исполнением. Или сразу после. Так или иначе, это не тот день, когда монстры нас одолеют, Титонида. Все будет хорошо.
– Все будет хорошо, – выдохнула Фалкс, прожившая жизнь, убежденная в противоположном. – Ты говоришь так каждый, черт возьми, раз – и ты правда веришь в это, да? Этот... оптимизм – личное, или Император создал вас с врожденной верой?
– Вера? – рыкнул Хендриксен, с фальшивым презрением махнув полуобглоданной костью. – Вера – это думать, что другие решат за тебя твои проблемы. Вера не для таких как ты или я, Фалкс. Хрм. Мы и есть эти другие. Мы решаем проблемы, – перед тем, как заговорить вновь, фенрисиец с хрустом разгрыз кость и проглотил осколки. Но в этот раз в его голосе звучало настоящее презрение. – И Император, может, наш отец, но Он не наш создатель. Астартес создает сам себя.