Мне уже приходилось это писать: есть старая легенда о том, как в королевском замке два бесстрашных рыцаря поспорили из-за цвета щита, висевшего посреди зала для турниров. Первый говорил, что щит — белый. Второй утверждал: красный. И только когда они убили друг друга, кто-то из свиты, сам не умевший владеть мечом и спокойно наблюдавший за поединком со стороны, с улыбкой обратил внимание остальных на то, что оба рыцаря были правы: одна сторона щита, и в самом деле, была красной, другая, и точно — белой. Просто рыцари стояли по разные стороны щита.
Анатолий Знаменский был — Рыцарь Красный.
Это, и действительно, не значит, что он не понимал и не желал понимать идеалов белого движения: в его высоком, теоретически-стерильном, так сказать, выражении — без крови и грязи. Дело в другом: Знаменский на дух не принимал не успевших вызреть под недолгим, как клюв у ставропольского воробья, под искусственным солнцем «перестройки» доморощенных страдателей — «дроздовцев» или никогда не выезжавших за пределы Сенного рынка, сытно живущих «галиполийцев», а пиетет Лихоносова перед белой эмиграцией и столь тонко описываемую им ностальгию, добродушно посмеиваясь, относил за счет душевного неустройства в чужом, как бы то ни было, краю: страдает, что давно не был в городишке Топки под Кемерово — забыл Сибирь, забыл родину!
И Знаменский слишком хорошо различал умело пользующихся гордыней тех и других профессиональных разъединителей: за эту науку он заплатил слишком большую цену.
Воздадим ли мы теперь ему должное?
Несколько лет существует Шолоховская премия, но получают ее вовсе не те, кто подобно донскому казаку Анатолию Знаменскому или терскому — Андрею Губину, недооцененному, до конца непонятому вдохновенно-глубокому автору «Молока волчицы» всем творчеством своим доказал величие и самость казачьей культуры, так неразделимо слитой со всеобщею русской. Горькая истина об отсутствии пророков в своем отечестве сегодня у казаков — еще горше…
Знаю, что Знаменскому нравилась моя работа о казаках «Последнее рыцарство»: на похвалы он был щедр. Это как раз из нее взят отрывок о смутивших души рыцарей двустороннем щите. И позволю себе это краткое слово о моем старшем друге закончить еще одной выдержкой из этой работы: «И вспомнилась мне другая давняя легенда: о птицах с одним крылом… Кто смог с птицею такое сотворить: живую разделить надвое?.. Не бездумная казачья шашка и тут была виновата?
Но только с тех пор, чтобы взлететь и подняться высоко над землей, однокрылые птицы непременно должны собираться по-двое и плотно прижиматься одна к другой…
Удастся ли нынче это казачеству?
Ощутить прежнее, некогда такое надежное братское тепло и взлететь.
Над почти погубленной своею землей.
Чтобы спасти ее.»
Этому посвятил жизнь Знаменский. И гроб его в Краснодаре стоял во время прощания в Доме офицеров, в почетном карауле были казаки и люди в армейской форме — хоронили его как воина.
«Стихи надо — стоя!..»
Перебирал опять газетные вырезки о Пушкине, нашел беседу с Николаем Николаевичем Скатовым, в которой последний из вопросов ему — о Некрасове, вот он: «Не меньше, чем Пушкину, вы уделяете внимания и Николаю Некрасову. Ваше книга о нем — это настоящее признание в любви. Неужели большей, чем к Александру Сергеевичу?»
И Скатов отвечает: «Пушкин и Некрасов — что общего между ними? Нет, лучше иначе — в чем они противоположны? Некрасов выражал крайности русского человека. Это был мужчина громаднейшей силы, он в одиночку ходил на медведя! Великолепный стрелок, охотник и наездник, удачливый игрок. Очень богатый, имевший бешеный успех у женщин. И вместе с тем человек, который олицетворял во второй половине XIX века центр русской литературы. Он ведь сумел объединить (чего до него никому не удавалось!) всех прозаиков и поэтов из числа своих современников. Собрал их, что называется, в один кулак — Тургенева, Толстого, Фета, Добролюбова, Чернышевского, многих других… Пушкин во многом — его антипод. Пушкин — гармония, золотая середина. Бог нашей литературы. Соответственно к ним и отношусь».
Оставим точность формулировок на совести собеседницы Скатова. Суть не в них, а в том, что, и в самом деле, Некрасов — «любовь» многоуважаемого Николая Николаевича, а это дорого стоит, как говорится. Все уже круг знатоков, все меньше остается достойных…
Меня последние дни все чаще посещает грустная мысль, что собирался написать очень коротенький рассказик для сборника о Некрасове, который затевала Тамара Пономарева, и — не написал. Опять то самое: некогда!