Глядел я, глядел, и чуть слезы не навернулись. От обиды, естественно. И от зависти.
Что же это такое, подумал: без черного пояса к драке теперь и близко не подходи? Неужели никто уже и по физиономии не погладит друг дружку без всяких затей — по-простому, по-нашенски?
Нет, правда: как родному кваску-то не взыграть? Ведь если вдуматься, и тут — потеря национальной памяти, беда! Вон с каким остервенением последние ее остатки вышибают из доверчивого зрителя непревзойденные мастера джиу-джитсу, ушу, кунг-фу, айкидо, тэквондо, му… тьфу ты, какие там еще виды остались?
Почесал я — знаменитый русский прием! — в затылке и не без печального юмора подумал: а сколько бы времени, любопытно, понадобилось кубанским моим землячкам, краснодарским рукопашникам, чтобы из всех телевизионных программ, значит, где по мере возможностей деликатненько, а где с треском вытряхнуть и придуманных сценаристами многомудрых наставников-сэнсеев вместе с их успешно постигающими вековые тайны учениками, все схватывающими на лету молодыми американами, и — суровую монастырскую братию с противостоящей ей совершенно беспардонной гангстерской шатией, и всех остальных умельцев… Ну, сколько?
И кого они для столь почетного — в международных рамках, что там ни говори! — мероприятия отрядили бы?
Невысоконького и ладного Игоря Манаенкова и долговязого Бориса Голуба, двух курсантов, двух всеобщих любимцев, которым чаще остальных предлагают «поработать» в показательных схватках и сам Кадочников, и его главные помощники, два подполковника с кафедры УПД — «Управление повседневной деятельностью» — Краснодарского ракетного училища: тоненький, совсем тростинка Андрей Смирнов в интеллигентных своих очечках или Николай Андреев — высокий синеглазый атлет с удивительно мягкой, прямо-таки детской улыбкой.
Или как раз они и пошли бы: старая школа, как говорится?
А, может, все вместе земляки попросили бы устроить это образцово-наказательное выступление самого основоположника рукопашной школы — в том виде, в каком она нынче существует — Алексея Алексеевича Кадочникова? Патриарха. Великого Мастера. Говорю это с полной ответственностью: великого.
Во время дружеского разговора несколько лет назад он пригласил меня на предстоящий семинар бойцов-рукопашников: лучше, мол, один раз увидеть, чем сто раз услышать. Назвал дату, и я искренне огорчился: не смогу! Открытие семинара совпадало с престольным праздником в родной моей Отрадной, и я уже дал слово приехать в тот день в станицу.
«Причина уважительная, — серьезно сказал Кадочников. — А если на недельку начало перенесу?»
И поглядел весьма выразительно: не пропадут, мол, мои хлопоты? Приедешь?
С какой благодарностью постоянно вспоминаю столь щедрую уступку Кадочникова моему любопытству! И с какою виной — то обстоятельство, что так и не смог пока отдариться: достойно написать об этом талантливейшем человеке и о его верных соратниках. Другое дело, что яркие, будто в далеком и доверчивом детстве, впечатления тех незабываемых дней, открывших для меня новое знание не только о наших физических возможностях — еще больше о духовных и нравственных, определенно вошли в мои плоть и кровь и сами по себе стали упрямо проявляться в характерах и в поступках героев новых повестей да рассказов: так мы устроены. Но только ли профессиональная это особенность?
Возможность общения с людьми самобытными и самодостаточными — бесценный дар, который судьба нам, слава Тебе, Господи, нет-нет да преподнесет, и непременная обязанность каждого потихоньку раздавать потом его остальным, делиться с кем можешь, это так.
Но в случае с Кадочниковым есть свои, непреодолимые пока для меня препятствия. Сколько после о нем ни размышлял, все бесповоротнее убеждался в том, что ему открыт смысл неких откровений, о которых мы в торопливости жизни даже не подозреваем — не то что не ведаем. Как же мне об этом глубинном в нем, этом сокровенном написать, если я не понял многое даже из окружающего его внешнего?
Внешне все выглядело, действительно, как на заправском семинаре.
Возле одной из стен просторного спортивного зала стояли вперемешку обыкновенная орясина, пастушеская ярлыга, дубинка, рогатина, лопатка, топор, прочий «сельхозинвентарь» и здесь же — алебарда, секира, палица, щит, меч, кривая турецкая сабля и казацкая шашка. «Оружейный ряд» заканчивался парой пистолетов и видавшим виды «калашниковым»… Все, в общем, чем на протяжении веков сражались и воины-профессионалы, и те, кто брался за косу или за вилы «в свободное от работы время» — в силу жестокой необходимости.