(Тут придется вставить в строку примечание А. А. Бестужева-Марлинского, чьими текстами стремительный в работе Дюма пользуется, не исключено, что — дословно: «Когда одни выси Кавказа были видимы из-под воды — они необходимо походили на цепь островов, и вот почему, полагаю я, кабардинцы, древнейшее племя Кавказа, называют себя адеге — т. е. островитяне.»)
«Положим, что персидские или мидийские цари могли волей своей двинуть целые народы для постройки этой стены; но вероятно ли, чтобы сии народы могли жить несколько лет в пустыне малонаселенной, лишенной избыточного землепашества? Вероятно ли, чтобы гарнизоны крепостей и стража стены, всегда ее охранявшие, имели продовольствие из Персии? Не правдоподобнее ли положить, что горы сии, тогда мало покрытые лесом, были заселены многолюдными деревнями, золотились роскошными жатвами и что для сооружения этого оплота от северных горных и степных варваров употреблены были туземцы? Не правдоподобнее ли… но что такое подобие правды, когда мы не знаем, что такое — сама правда?..»
Как это сходится с «Кавказской Атлантидой Платона», написанной кабардинцем «московского разлива» Володей Боловым, и в самом деле — титаном (они, по его мнению некогда населяли Кавказ, а мы сегодняшние — по выбору, кто этого заслужил, вернее — доказал это горбом своим либо башочкой — потомки титанов, то-есть как бы титаны тоже… титанята?).
И как это любопытно в применении к нынешнему «островному» положению и Кабарды, находящейся в окружении подпертых Ставропольем республик, и еще больше — к собственно Черкесии, прижатой Ставропольем к Краснодарскому краю и ограниченной с горной стороны Карачаем. Но больше всего это относится к Адыгее, находящейся теперь посреди Краснодарского края, со всех сторон — словно, и в самом деле, «окиян-морем» — им окруженной.
Невольно вспомнил, как на недавних республиканских торжествах в Адыгее Пшимаф Шевацуков, профессиональный историк и профессиональный военный, полковник по званию, вместе с которым мы в девяностом начинали в московских землячествах — он в адыгейском, а я — в казачьем, громко сказал с трибуны, что Кубань, словно родная сестра, крепко-крепко обняла Адыгею…
Как у него при этом голос зазвучал!
Тоном своим сказал куда больше…
Но что делать?
Во всех нынешних пламенных разговорах о великой Черкесии, в горячих мечтах о ней есть, видимо, то же самое, что имеет место у нас, когда упоминаем Святую Русь… Какая-то вполне понятная составляющая народной мечты, без которой-то и жить было бы скучно и грустно…
Вернее, не народной, а больше — национальной, привнесенной в народное сознание и развитой в нем теми, кого принято считать современной интеллигенцией адыгов-черкесов.
Но — опять же! — что делать?
Если сообща хотим выжить.
По отдельности — наверняка не получится.
Не дадут.
«Лемносский бог…»
Листал первый том Пушкина, нашел «Кинжал», и на этот раз первая строка стала мне — как привет из недавнего прошлого: из того солнечного утра, когда наш «Азов» вместе с двумя другими «десантниками» — большими десантными кораблями, БДК — стоял неподалеку от Лемноса… Тогда я тщательно пытался отыскать в памяти, что так или иначе связано было с этим островом, но все было отодвинуто на задний план казаками, их лагерем на острове, их оставшимися тут могилами…
Потом увидал невдалеке четвертый корабль, с вечера его не было, спросил у главного штурмана, у Евгения Геннадиевича Бабинова, что это за судно…
— «Шахтер», — сказал он.
Я сперва не понял, переспросил удивленно:
— Что за шахтер?.. Причем тут?!
— Спасатель, — пояснил он. И улыбнулся. — Там сауна, скажу я вам… Может, сходим?
Но я уже зациклился на названии корабля… да что же, мол, это такое? Уходишь за тысячи километров от Сибири, а Кузбасс — вот он все равно, рядом!
Может быть, и в самом деле надо было «сходить» на корабль-спасатель?.. Для разговора, как говорится. Чтобы сравнить кроме прочего сауну на нем с парилочками на шахтах вокруг нашей «Кузни», эх!