Вдруг в голову пришло: а почему бы и то, и другое не назвать плачами?
Это есть у черкесов: боевой плач — гыбзе.
Плач по погибшим героям.
И если молодая черкесская литература столькое перенимает и у мировой, и — еще больше — у русской, то почему бы русской не подзанять это у адыгов?
Мысль так мне понравилась, что я тут же разыскал «Краткий русско-адыгейский словарь-справочник», к которому время от времени обращаюсь. Стал искать — нет плача и нет глагола плакать.
Да что же это? — подумал.
Взялся листать, чтобы найти противоположное: смеяться, смех. Тоже нет!
Вот штука-то: в кратеньком, это правда, словарике есть Чехословакия и есть Чили. Но — ни смеха, ни плача.
Посмотрел на выходные данные: Адыгейское книжное издательство, Майкоп. 1955 год.
В этом-то все и дело?
Ну, так мы, выходит, жили тогда…
Как не вспомнить покойника Леню Шишко, светлая ему память, старого отрадненского дружка, «фильсуфа» станичного с его любимым стихом: «Меньше радуйся в удачах, меньше в горестях горюй: соблюдай тот ритм, что в жизни человеческой сокрыт…»
Не слишком ли мы в советское время блюли этот ритм?
Посмотрел, кто адыгейский словарик составил: М. Х. Шовгенов и А. М. Гадагатль.
Первого я не знал, он старше наверняка — недаром ведь с фамилией на «Ша» стоит прежде Гадагатля… А, может, фамилия его вообще для веса и для чести тому, кто помоложе, поставлена, как на Кавказе да и не только там, не только! — случается сплошь и рядом?
В этом случае ритм, который «в жизни человеческой сокрыт», тщательно блюл тогда совсем еще молодой Аскер Магамудович Гадагатль — аульчанин Аскера Евтыха, нынче — один из самых уважаемых в Адыгее ученых.
А-ей! — как адыгейцы говорят.
И все-таки эта идея, насчет боевого плача, который мне придется подзанять у братьев-адыгов, кажется мне весьма плодотворной: разве не по чем нынче нам плакать?
Также как им.
Кому вы трезвые нужны?
Десяток лет назад в станице Отрадной, под Армавиром, снимали фильм по моей повести «Брат, найди брата»: о том, как спиваются кубанцы, как страдают от этого и по сути погибают их дети. Людей, способных показать, каков был когда-то в деле настоящий казак, к этому времени в обширном нашем районе остались буквально единицы, и режиссеру студии Довженко Сильве Сергейчиковой пришлось приглашать группу каскадеров, но что касается спившихся — тут не было проблем, уж это, к несчастью, факт… Вместе мы обходили старинный наш парк, еще до революции засаженный японской акацией — софорой: считалось, что эти деревья дают ощущение покоя и радости. Теперь станичники предпочитали явно другое средство, быстродействующее, и Сергейчикова, то приближаясь к непробудно спящим, свалившим головы друг дружке на плечо моим землякам, а то на шаг-другой отступая от них, восклицала восторженно: «Какие типажи! Какие лица!»
Что правда, то правда: физиономии многих, проводящих тут дни и ночи и в зимний холод и в летний зной, давно уже напоминали фотографии каменных истуканов со знаменитого острова Пасхи. «Этого мы возьмем! — радовалась киевлянка. — И этого тоже… и этого!» Втолковать, что его приглашают сниматься в кино, удавалось далеко не всем, и каждому она вложила в нагрудный кармашек записку: мол, не забыть! Ровно через неделю, в семнадцать часов, — съемка!
Самой изощренной фантазии будет, пожалуй, мало, чтобы представить себе, как они эту неделю провели… эх, вот был бы фильм! Мало того, что отмылись, наконец, побрились-подстриглись, починили и погладили одежку: у станичников моих морщины разгладились и глаза зажглись радостным и чистым светом надежды. Как я по киношной неопытности своей за них радовался!
Тихие и торжественно-робкие, в точно назначенный срок появились они на съемочной площадке у кафе «Ветерок». Узнавая и не узнавая их, собравшиеся поглазеть на магическое действо старожилы-станичники изумленно разводили руками, и пожилые женщины вслух «ужахались»: да будь ты неладно! Неужели, и правда, — это они, наши «анцибалы»?!
И тут раздался похожий на причитание возле покойника громкий вскрик режиссерши: «Да что ж вы с собой наделали. Господи!.. Кто вас просил об этом, ну кто? Ну могли же вы хоть раз в жизни остаться людьми — так нет! Кому вы трезвые нужны, вы подумайте, — ну кому?!»
К кинокамере протолкался еле стоявший на ногах алкаш из записных, из несгибаемых. Позвякивая пустыми бутылками в старой дерматиновой сумке, заплетающимся языком гордо спросил: «А я?» И бедная Сильва, все еще не осознавая трагикомичности происходящего, в голос заплакала: «Только один порядочный и нашелся!»