Выбрать главу

Одна у русского человека защита: и здесь тоже!

И, может быть, переживание будущих своих романов — это одна из немногих оставшихся у тебя радостей, которой столькие лишеные… или это все то же продолжается, все длится, о чем бабушка Татьяна Алексеевна любила говорить: дурак думками богатеет…

Телеграмма от кунака

Глеб мне отдал ее, когда я вернулся вечером из Москвы: «Гарий аннотация мощная крепко обнимаю Юнус».

Зная природное немногословие моего друга и благоприобретенную им — по причине скудных писательских заработков («какая жизнь с пера!» — восклицал Александр Сергеевич, к роману о котором я отправил Юнусу аннотацию) — бережливость, можно заявить смело, что кунак мой «разговорился», более того — заболтался… как мы, и правда что, скудно живем!

Но речь о другом: выходит, догадка моя о форме «роман-плач», «роман-гыбзе» вышибла-таки у него скупую черкесскую слезу.

Но ведь и мои-то «четыре начала»? Разве каждый из четырех стучащих в сердце романов не есть этот самый плач?

Права, права, выходит, старинная адыгская поговорка: работай для другого — учись для себя.

Лишь бы только Господь дал возможность реализовать приобретенный долгой учебой моей на Кавказе опыт: продлил дни и не лишил вдохновения… помоги, Господи!

«Радостью сияющий»

По-гречески Харалампий, вчера был его день, Харалампия Магнезийского.

«Святой, святитель, священномученик, был епископом г. Магнезии в Фессалии. За проповедь Евангелия и отказ принести жертву языческим богам был предан жестоким мучениям, которые, укрепляемый Богом, мужественно переносил. Воины Порфирий и Ваптос, мучившие святого, видя его непоколебимую веру и мужество, тоже уверовали во Христа и были обезглавлены. Видя чудеса, происходившие при мучениях святого, уверовало и множество язычников.

Когда мученика Харалампия, вплетя веревку ему в бороду, повлекли к императору Септимию Северу в Антиохию, жестокосердие воинов человеческим голосом обличил конь одного из них.»

У нас в Кобякове вчера был Гаврюша со своим другом Мишей, помогали мне разобраться с моими файлами…

Прочитал я им это и говорю: «Кроме всего прочего — к чему это я?.. У тебя ведь в этом компьютере рассказик есть: „О говорящих кошках“. И я для тебя оставил громадную статью о говорящем коте, да вот и это сообщение об увеличении количества „разговорчивых“ таких животных в Москве… Почему же нам не поверить, что заговорил возмущенный конь, верно? Тем более — наверняка при Божией помощи, а?»

Оба они посмотрели на меня с любопытством, потом друг на друга глянули, промолчали… Но шла, судя по глазам, «внутренняя работенка», шла…

А о святом дальше вот что: «После многих мучений священномученик Харалампий был осужден на усечение мечом. При последней его молитве, в которой святой просил Господа, чтобы в той местности, где будут почивать его мощи и где будет почитаться память его, не было ни голода, ни мора, ни тлетворного ветра, погубляющего плоды, но да будет в этом месте мир, благосостояние, изобилие пшеницы и вина, и просил об оставлении грехов почитающим святую память его. Святителю явился Господь во Славе своей и обещал исполнить его прошение. Св. Харалампий преставился прежде, чем меч коснулся его. Кончина священномученика последовала в 202 г., когда ему было 113 лет».

Сентябрь 2003-го, Кобяково

Солдатик

Посреди горьких размышлений о невыполненных нравственных обязательствах, о которых кроме самого тебя никто и не знает, о неких литературных долгах, которые давно уже должен был отдать прежде многих других, второстепенных, неожиданно всплывет его имя и, многократно повторяясь в сознании, стремительно дорастет до пронзительного внутреннего крика: Ваня, мол!.. Ва-ня!.. В-в-а-а-а-ня!..

А вдруг, мол, думаешь, эта история так и позабудется, так окончательно в памяти и сотрется? Разве — не грех?

Более, более того!

Это как бы серьезный проступок, а, может, и преступление…

Знал! И нет — рассказать. Ведь — скрыл!

Случилось это теперь уж лет пять назад. Вернулся домой после очередной долгой отлучки в Сибирь, в края молодости, и жена протянула листок, на котором значились либо фамилии звонивших в мое отсутствие, либо понятные только ей символы, которые, как считала, и мне могли пригодиться.