Тотъ упрямился и даже оттолкнулъ руку Конурина. Глафира Семеновна проснулась и не сразу поняла въ чемъ дѣло.
— Позовите-же кондуктора. Пусть онъ его выпроводитъ, сказала она Конурину.
— Матушка. Я безъ языка… Какъ я могу позвать, ежели ни слова по французски!
— Кондуктеръ! Мосье кондуктеръ! выглянула она въ окошко.
Но въ это время раздалась команда “en voitures” и поѣздъ тронулся.
— Вотъ тебѣ и франко-русское единство! бормоталъ Конуринъ. — Помилуйте, какое-же это единство! “Вивъ ли Франсъ, вивъ Рюсси”, взять полтора франка, обѣщать никого не пускать въ вагонъ и вдругъ, извольте видѣть, эфіопа какого-то посадилъ! Это не единство, а свинство. А еще “вивъ Рюсси” сказалъ.
— Да ужъ это вивъ Рюсси-то я еще въ Парижѣ въ ресторанѣ Бребанъ испыталъ, сказалъ тоже проснувшійся Николай Ивановичъ. — И тамъ гарсонъ сначала “вивъ Рюсси”, а потомъ на шесть франковъ обсчиталъ.
Пассажиръ угрюмо сидѣлъ въ купэ и расправлялъ вынутую изъ кармана дорожную шапочку, чтобы надѣть ее на голову вмѣсто шляпы. Ѣхали по туннелю. Стукъ колесъ раздавался какимъ-то особеннымъ гуломъ подъ сводами.
— Все тунели и тунели… сказала Глафира Семеновна. — Выѣдемъ изъ тунеля, такъ надо будетъ открыть окно, а то душно здѣсь, прибавила она и стала поднимать занавѣску, которой было завѣшано окно.
— Изъ Ниццы Италія ужъ совсѣмъ недалеко.
— Ну, а все-таки дальше, чѣмъ отъ Петербурга до Новгорода?
— Ахъ, какъ вы пристаете, Иванъ Кондратьичъ! Ей-ей, не знаю.
— И ты, Николай Ивановичъ, тоже не знаешь? обратился Конуринъ къ спутнику.
— Жена не знаетъ, такъ ужъ почемъ-же мнѣ-то знать! Я человѣкъ темный. Я географіи-то только моря да рѣки училъ, а до городовъ не дошелъ, отвѣчалъ Николай Ивановичъ.
Конуринъ покачалъ головой.
— Скажи на милость, никто изъ насъ ничего не знаетъ, а ѣдемъ, сказалъ онъ и, подождавъ немного, опять спросилъ:- Простите, голубушка… Я опять забылъ… Какъ городъ-то, куда мы ѣдемъ?..
— Ахъ, Боже мой! Въ Ниццу, въ Ниццу, раздраженно произнесла, Глафира Семеновна.
— Въ Ниццу, въ Ниццу… Ну, теперь, авось, не забуду. Не знаете, когда мы въ нее пріѣдемъ?
— Да на станціи въ Марселѣ говорили, что завтра рано утромъ.
— Утромъ… такъ… такъ….. Вотъ-то же, чтобы и Марсель не забыть. Марсель, Марсель… А то ѣздилъ по городу, осматривалъ его и вдругъ забудешь, какъ онъ называется. Марсель, Марсель… Жена спроситъ дома, въ какихъ городахъ побывалъ, а я не знаю, какъ ихъ и назвать. Надо будетъ записать завтра себѣ на память. Марсель, Ницца… Въ Ниццу, стало быть, завтра утромъ… И наконецъ ѣдемъ безъ пересадки. Такъ… Коли завтра утромъ, то теперь можно и основательно на покой залечь, бормоталъ Конуринъ, поправилъ свою подушку и, зѣвая, сталъ укладываться спать.
Вынули изъ сакъ-вояжей свои небольшія дорожныя шелковыя подушечки и Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна и тоже стали устраиваться на ночлегъ.
Конуринъ продолжалъ зѣвать.
— А что-то теперь у меня дома жена дѣлаетъ? вспомнилъ онъ опять. — Поди ужъ третій сонъ спитъ. Или нѣтъ… Что я… Вы говорите, Глафира Семеновна, что когда здѣсь на югѣ ночь, то у насъ день?
— Да… въ родѣ этого… отвѣчала Глафира Семеновна.
— Второй часъ ночи, — посмотрѣлъ Конуринъ на часы. — Здѣсь второй часъ ночи, стало быть въ Петербургѣ…
— А тамъ два часа дня… подсказала Глафира Семеновна.
— Да вѣдь еще давеча вы мнѣ говорили, часа два назадъ, что три часа дня было.
— Ну, стало быть теперь въ Петербургѣ пять часовъ вечера. Нельзя-же такъ точно…
— А пять часовъ вечера, такъ она, пожалуй, послѣ чаю въ баню пошла. Сегодня день субботній, банный. Охо-хо-хо! А мы-то, грѣшники, здѣсь безъ бани сидимъ! зѣвнулъ онъ еще разъ и сталъ сопѣть носомъ.
Засыпали и Николай Ивановичъ съ Глафирой Семеновной.
Но вотъ туннель кончился, мелькнулъ утренній разсвѣтъ и глазамъ присутствующихъ представилась роскошная картина. Поѣздъ шелъ по берегу моря. Съ неба глядѣла совсѣмъ уже поблѣднѣвшая луна. На лазурной водѣ бѣловатыми точками мелькали парусныя суда. По берегу то тутъ, то тамъ росли пальмы, близь самой дороги по окраинамъ мелькали громадныя агавы, развѣтвляя свои причудливые, рогатые, толстые листья, то одноцвѣтно-зеленые, то съ желтой каймой. Вотъ показалась красивая двухъ-этажная каменная вилла затѣйливой архитектуры и окруженная садикомъ, а въ садикѣ апельсинныя деревья съ золотистыми плодами, гигантскіе кактусы.
— Николай Ивановичъ! Иванъ Кондратьичъ! Смотрите, видъ-то какой! Да что-же это мы? Да гдѣ-же это мы? воскликнула въ восторгѣ Глафира Семеновна. — Ужъ не попали-ли мы прямо въ Италію? Апельсины вѣдь это, апельсины ростутъ.
— Да, настоящіе апельсины, отвѣчалъ Николай Ивановичъ.
— И пальмы, пальмы. Даже латаніи. Такія латаніи, какъ въ оранжереяхъ или въ зимнемъ саду въ “Аркадіи”. Вотъ такъ штука! Господи Іисусе! Я не слышала, чтобы въ Ниццѣ могли быть такія растенія. Право, ужъ не ошиблись-ли мы какъ-нибудь поѣздомъ и не попали-ли въ Италію?
— Почемъ-же я-то знаю, матушка! Вѣдь ты у насъ француженка, вѣдь ты разговаривала.
— Да вѣдь кто-жъ ихъ знаетъ! Разговариваешь, разговариваешь съ ними, а въ концѣ концовъ все равно настоящимъ манеромъ ни чего не понимаешь. Смотри, смотри, цѣлый лѣсъ пальмъ! Вотъ оказія, если мы ошиблись!
— Да не проспали-ли мы эту самую Ниццу-то — вотъ что? вмѣшался въ разговоръ Иванъ Кондратьевичъ. — Вѣдь вы сказывали, что Италія-то за Ниццей. Ниццу проспали, а теперь въ Италіи.
— И ума приложить не могу! разводила руками Глафира Семеновна, восторгаясь видами. — Смотрите, смотрите, скала-то какая и на ней домикъ. Да это декорація какая-то изъ балета.
— Совсѣмъ декорація… согласился Иванъ Кондратьевичъ. — Театръ — одно слово.
— Батюшки! заборъ изъ кактусовъ. — Цѣлый заборъ изъ кактусовъ… кричала Глафира Семеновна. — И лимонная роща. — Цѣлая лимонная роща. Нѣтъ, мы навѣрное въ Италіи.
— Проспали стало-быть Ниццу! сказалъ Иванъ Кондратьевичъ. — Ну, плевать на нее. Въ Италію пріѣхали, такъ въ Италію, тѣмъ лучше, все-таки къ дому ближе. А только что-же я шарманщиковъ не вижу? Вѣдь въ Италіи, говорятъ, весь народъ шарманщики. А тутъ, вонъ ужъ идетъ народъ, а безъ шарманокъ.
— Боже мой! И шляпы на мужикахъ итальянскія, разбойничьи. Нѣтъ, мы положительно пріѣхали въ Италію, продолжала Глафира Семеновна.
— Такъ спроси вонъ этого эфіопа-то, что къ намъ въ купэ давеча влѣзъ, чѣмъ сомнѣваться, сказалъ Николай Ивановичъ. — Онъ туточный, онъ ужъ навѣрное знаетъ, куда мы пріѣхали.
Глафира Семеновна откашлялась и начала;
— Монсье… се Итали? кивнула она въ окошко. — У сонъ ну апрезанъ?
— Tout de suite nous serons à Cannes, madame… отвѣчалъ пассажиръ, осклабившись въ легкую улыбку и приподнимая свою дорожную шапочку.
— Ну, что? Проспали Ниццу? спрашиваетъ Николай Ивановичъ жену.
— Постой… Ничего не понимаю. Надо еще спросить. — Ну, а Ницца, монсье? Нисъ? Ну завонъ дорми и не савонъ рьянъ… Нисъ… Ну законъ пассе Нисъ?
— О, non, madame. А Nice nous serons à six heures du matin.
— Слава Богу, не проѣхали! произнесла Глафира Семеновна. — Фу, какъ я давеча испугалась.
— Да ты спроси, Глаша, хорошенько.
— Мэ се не па Итали? снова обратилась Глафира Семеновна къ пассажиру.
— Non, non, madame. Soyez tranquille. L’Italie c’est encore loin.
— Мерси, монсье. Нѣтъ, нѣтъ, не проѣхали. Въ Ниццѣ мы будемъ въ шесть часовъ утра. А только скажите на милость, какой здѣсь климатъ! Совсѣмъ Италія. Пальмы, апельсины, лимоны, кактусы. Да и лица-то итальянскія. Вонъ мужикъ идетъ. Совсѣмъ итальянецъ…
— Безъ шарманки такъ значитъ не итальянецъ, замѣтилъ Конуринъ.
— Молчите, Иванъ Кондратьичъ! Ну, что вы понимаете! Дальше своего Пошехонья изъ Петербурга никуда не выѣзжали, никакой книжки о заграницѣ не читали, откуда-же вамъ знать объ Италіи! огрызнулась Глафира Семеновна и продолжала восторгаться природой и видами. — Водопадъ! Водопадъ! Николай Иванычъ, смотри какой водопадъ бьетъ изъ скалы!