Нет, нет и нет! Это невозможно снова пережить с той свежестью и силой...
А сверкающую снежную пыль на разгоряченном лице — она осыпалась с зеленых деревьев, когда Гела, смеясь, встряхивал их?... А долгий-долгий, опасный для жизни поцелуй под водой, в колышущейся осеребренной голубизне? А волшебное одиночество на шаркающей перенаселенной танцверанде, куда мы ходили по темной душной аллее, украшенной бюстами великих поэтов... Нет, нет, нет!..
Кто-то опять сигналит и устало-приветливым жестом поднимает руку. Это наш сосед Джумбер везет с рынка своих дачниц. Что ни говори, сервис! Джумбер уверяет, что из живущих в их доме женщин каждая вторая время от времени спит в его постели. То-то он никак не женится. Родители в отчаянии, парню ведь тридцать. Сато им говорит: потерпите пару сезонов без дачниц... Они бы и рады, но как быть, когда живые деньги в окошко стучатся: «Хозяюшка!..» Кое-кому пришлись по душе дополнительные удобства, ездят из года в год. А Джумбер только ощеряется, и в глазах у него такое, что мне за нашу сестру стыдно делается. А ведь был вежливый паинька-мальчик. Как сейчас помню, вбежит во двор. «Тетя Сато! Тетя Сато! Мама спрашивает: у вас есть мелкое сито?» Я выгляну на голос, он и мне кивает, глаза блестят, улыбка ясная, непорочная...
Возле почты двое мальчишек лет по семнадцать. Джинсы до колен закатаны, рубахи на животе в узел завязаны, на ногах шлепанцы, а на головах шляпы на ковбойский манер. Увидели меня, направились нерешительно. Вид у них страшный, а походка робкая. От таких чего угодно можно ждать. Я на всякий случай огляделась. Прямо у входа на почту сидит под зонтом бабка Федосия со своим инжиром и «изабеллой», за ней в тени кто-то прячется, лица не видно, но платье шелковое знакомое; на автобусной остановке в черном с головы до пят топчется худая долговязая Амра. Я нарочно ей рукой помахала и крикнула:
— Здравствуй, Амра! Далеко собралась?
Она невнятно буркнула что-то в ответ и отвернулась, вобла глупая. А мальчишки подходят ко мне, и один из них говорит:
— Извините, пожалуйста, вы не могли бы одолжить нам шестнадцать рублей.
— Нет,— не останавливаясь, отвечаю я, про себя удивляясь названной сумме.
Другой преграждает мне путь и уточняет:
— Мы только что послали домой телеграмму, самое позднее — послезавтра у нас будут деньги.
— До послезавтра вам и шести хватит,— обхожу его и иду дальше. Обнадеженные моим ответом они шагают рядом.
— Конечно, нам и шести хватило бы, но мы не одни,— с обаятельной, немножко виноватой улыбкой баловня признается первый и, встретив мой взгляд, поясняет; — С нами вот те девочки.
Теперь я вижу девочек, прячущихся в тени эвкалиптов. Это сочные барышни в деревянных сабо и пестрых длинных юбках, надетых поверх купальников. Заметив наши взгляды, барышни отворачиваются.
— Я завтра уезжаю, вы не успеете вернуть долг,— говорю я.
— Оставьте адрес, мы перешлем по почте,— с ноткой раздражения говорит второй. Смотрю на него, встречаю злой, чуть презрительный взгляд широко поставленных карих глаз; по нежным щекам струится нежная растительность, розовые губы обрамлены золотистыми усиками.
— В вашем возрасте деньги не просят, а зарабатывают,— строго говорю я.
— Мы охотно заработали бы, если б знали где, но мы приезжие и совсем здесь не ориентируемся,— чуть плаксивым тоном оправдывается первый.
— Ладно, хватит! — останавливает его второй.— Она же нам мозги пудрит.