— Нет уж, лучше я расплачусь деньгами.
Некоторое время молчим. Я поглядываю по сторонам. Море далеко, по обе стороны дороги поросшие чаем зеленые кручи, навстречу катит пестрая вереница машин.
Попутчица опять заводит, но несколько другим тоном:
— Я серьезно, уступите мне этого барашка.
— Как это — уступите?
— Я слышала про замечательный кавказский обычай: дарить гостю все, что тому понравится. А нет, продайте. Я заплачу. Сколько такой стоит?
Я качаю головой.
— В Новом Афоне отдыхают мои подруги, целая компания из нашей лаборатории. Они седьмой год там отдыхают, и все время у одних и тех же хозяев. Вот я и подумала: подкачу на машине, посигналю и выйду с ягненком на руках. Шик? А в .благодарность, так и быть, поцелую вас слаще того пьяницы...
Так... Так. Именно так. Все правильно.
Останавливаю машину. Попутчица продолжает лопотать что-то. Наклоняюсь через ее коленки и открываю дверцу. Она умолкает, озадаченно смотрит в окно. Потом оглядывается на меня.
— Что случилось?
— Выходи! — говорю я.
— В чем дело? — настороженность сменяется испугом.
— Забирай сумку и валяй.
— То есть как? Почему?
Киваю на павильон в виде раскоряченного осьминога.
— Доедешь на автобусе.
— Но что все-таки случилось? Так нельзя!
Я молчу и не смотрю на нее.
Выбирается, тащит сумку, негодует:
— Ненормальный какой-то! Псих... Шизофреник,— и с силой захлопывает дверцу.
...Я лежал на вершине нашей горы. Последние экзамены были сданы. Удивительный покой снизошел на меня перед новой жизнью. Я лежал на вершине, раскинув руки, и смотрел в небо.
Сзади висело солнце. Я не видел, а угадывал его по нестерпимому блеску. Ни одна былинка не мешала мне смотреть на небо. Лежал, погруженный в сплошную голубизну, казалось, небо начинается у моих щек. Прямо-таки льнет к вискам и щекам. Вдруг неподалеку из травы выпорхнул жаворонок и взмыл, заливаясь и молотя воздух короткими крыльями. Он уходил ввысь отвесно, рывками, как будто его подтягивали на нитке. Взлетал и замирал, взлетал и замирал. И каждый раз, когда он замирал на новой высоте, у меня падало сердце... А потом что-то у меня внутри, наверное, то, что называли душой, потянулось за жаворонком — выше, выше! И вырвалось из груди, и ушло вместе с жаворонком, ликуя и обмирая на новой высоте. А жаворонок стал дрожащей точкой в голубизне и вот совсем исчез, точно просверлил или проткнул небо и через дырку вырвался туда, где все сияло и сверкало, как солнце у меня над головой. И я вырвался за ним. И в ту самую минуту, когда нестерпимое сияние, распирая грудь и голову, заполнило меня всего, прямо из небес на меня глянула черная коровья голова с веревкой на обломанных рогах. Корова жевала и смотрела тупо. Потом дунула, раздув ноздри, и неуклюже отпрянула — испугалась, но скоро успокоилась и стала щипать траву. Между ее ног терлось розовое вымя, поросшее белыми волосками. К крупу присох навоз...
Не знаю, считать ли это предзнаменованием, но одно несомненно: всю последующую жизнь я раздваивался между поющим жаворонком и коровой с навозом на крупе...
Шоссе плавится под солнцем. Тени исчезли. Полдень.
Вот и Новый Афон. До него, оказывается, рукой подать. Бело-розовый монастырь на зеленой горе. Святые места! Такого количества святых не знала ни одна обитель. И еще одна к ним спешит — в джинсовом сарафане, с дорожной сумкой Ади Даслера...
Скорее всего, на старости лет я стану свирепым моралистом и постником.
Между домами открылось море, идущий к причалу прогулочный катер и чайки в сверкании полдня. Закопченный, низко осевший буксир тащит за собой плавучий кран; и тот, и другой чужды бескрайнему, затуманенному от зноя простору. Буксир сипит, кран скрипит и лязгает, а чайки громко кричат, словно насмехаются над ними. Из кустов выскочил мальчишка. От резкого тормоза ягненок чуть не свалился на пол. Коротышка в замызганной куртке катит тележку на подшипниках и орет: «Марежни, марежни!» Его останавливает красотка в белых брюках и жилете. Продавец мороженого обалдело смотрит на нее и не понимает, чего ей надо.
В ветхой лачуге в стороне от дороги кофейня хромого Ерванда. Кофе у него густой и тягучий, как мед. «Научи, Ерванд. Открой секрет!» Скромно потупленное коричневое лицо в глубоких морщинах, вкрадчивая, хитрая улыбка: «Какой секрет, Джано? Кофе, вода, сахар. Сам такой получается».—«А у меня почему не получается?»—«У тебя не получается? Ва-а... А если у тебя получится и у него тоже получится, кто пойдет к Ерванду кофе пить?»
Впереди скопление машин. Толпа обступила светлую «Волгу» с расплющенным крылом и выбитыми фарами. На траве под деревом плачет девочка с куклой в руках.