Из виденных аварий в память почему-то врезалась одна: пасмурный день, движение на набережной замедлилось, с черепашьей скоростью, словно отдавая последний долг, вереница машин проезжает мимо лежащего на мостовой мотоцикла. Пострадавшего нету. Пострадавшего увезли. Милиционеры суетятся с рулетками. На такой скорости успеваю все разглядеть в подробностях: и след протекторов, и лужицу крови, смешанную с бензином, и серый фибровый чемоданчик, привязанный шпагатом к багажнику мотоцикла. Лица ли милиционеров тому виной, медлительность ли движения или мрачный дождливый день, но я понимаю, что мотоциклист погиб. Милиционеры спешат покончить поскорее и убраться из поля зрения... Странное ощущение, точно кто-то смотрит на все это неморгающим равнодушным глазом. Именно одним глазом, с оскорбительным, идиотским безразличием глядяшим из середины лба...
Резко сворачиваю с шоссе, петляю между эвкалиптами и останавливаюсь на лужайке. Судья, тайм-аут! Нужна передышка. Темп не по силам, защита разладилась. Соперник разыгрался. Словом, тайм-аут.
Открываю дверцу. Под ногами мягкая неподвижная земля. С распаренных эвкалиптов низвергается горьковато-терпкая духота.
Вспоминаю про ягненка. Вытаскиваю его из машины. Он кое-как обретает устойчивость, стоит, чуть заметно пошатываясь...
Дар судьбы, сделанный то ли по рассеянности, то ли в виде запоздалой компенсации. А я даже не знаю, где ее искать, в каком издательстве она работает. Зато не пострадала цельность истинного горца.
Какая цельность?! Какой, к шутам, горец!.. Ошиблась Таня. Геологический парадокс: налицо все признаки месторождения, а ископаемых нет. Рой, бури хоть вдоль, хоть поперек. Найти можно только то, что существует. Чего нет в природе, того не найдешь. Грустная аксиома, когда она касается тебя. Остается делать вид, что на твоем участке ведутся секретные работы, что сейф заперт потому, что в нем кое- что хранится... Атрибуты преуспевания — это пожалуйста. Рожа, шмотки, беспечно потраченная в ресторане сотня-другая... Весной у телестудии я столкнулся с Темо Джакели: небритый, штаны мешком, засаленный воротничок зябко поднят, остатки волос ветерок треплет, но в глазах тот же свет, что в молодости. Обнялись — от него дух кислый, бездомный, похмельный. А на мне брюки вельветовые ирландские, куртка австрийская в тон, щеки французской водой благоухают. И в руке «кейс». Тьфу!..
В пятьдесят лет поздно менять привычки. А для их оплаты придется-таки переквалифицироваться в виноделы, спокойствия ради начертав на груди: «Мое только то, что перельется через край!..» Так-то, старик. От этого и тягостные сны вроде квартиры с бродячими собаками и замызганным мотороллером в коридоре... Как изрек мой тесть, придерживая рукой шляпу и недовольно щурясь на штормовое море: «Человеку не дано быть морем. Ему не дано быть даже волной. Но стань хотя бы пловцом, черт тебя побери!»
Мощные стволы эвкалиптов. Без коры, в светлых разводах. Сквозь плотную листву пробивается солнце.
Ветер доносит крики чаек. Ягненок вошел во вкус — щиплет траву.
Вокруг сильная, сочная жизнь, а я качусь по ней, как перекати- поле. Перышко, выдутое из курятника.
И вдруг вспомнил — не памятью, не головой, а кровью вспомнил сына... Вспомнил радость, когда прыгает ко мне из лодки и смеется под водой, в колышущейся голубизне. Выныривает — ладненький, крепкий, весь в серебряных пузырьках, с прилипшими волосами — и захлебывается от восторга и счастья!..
Подхватываю ягненка, иду к машине. Наконец-то я спешу.
Со мной он не боится ни волн, ни медуз. Утягивает меня под воду, и я ныряю — то ли в детство, то ли в иное измерение, осторожно отбиваюсь от лихих наскоков и на всякий случай поглядываю на тень нашей лодки... Чем бы я жил без него?
Оказывается, из этого драндулета еще можно кое-что выжать. Ради сына.
Пальмы вереницей несутся навстречу. Тяжелая зелень не шелохнется. Тени протирают ветровое стекло.
Вот уже показалась залитая солнцем площадь поселка. Почтовое отделение, павильон на остановке автобуса, магазин хохотуньи Марго...
Перед почтой под зонтом дремлет старуха с фруктами на платке.
Мальчишка ведет на поводке дога. У дога в зубах кость. Это делает его похожим на джентльмена с трубкой. Хау ду ю ду, сэр! Мне раз приснился сосед-профессор на поводке у своей собаки.
На пригорке белеет школа. Здесь преподавала ботанику Сато — шумная, честолюбивая майрик. «Такая уж наша материнская доля, Джано. Сперва дочек холим, потом внучек...»—«Майрик, если захочет, сама еще родит». Замахала на меня руками, даже плюнула в сердцах, но я попал в десятку, в самое яблочко — расположение тещи было завоевано на много лет вперед: «Эх, если бы и моей Нуну так с мужем повезло!..»