Жду твоего ответа, как соловей лета.
Прощай, душа моя! Крепко тебя целую! Маленьких Доментиевичей поцелуй заместо их бестолковой тетки — ничего-то они от меня не видели, никаких подарков. Доментию низко кланяйся за меня и за Алексея.
Твоя старшая сестра Вера.
Вася уходит в свою велосекцию и передает общий физкультпривет. Физкультурник...»
Сложила я письмо, под газеты подсунула, чтобы никто не видел. Посидела, успокоилась немного. Ноги как с перепугу под скамейку поджала, теперь под стол вытянула. Ну и ладно. И правильно Верка сделала, что про бабушку не сразу сообщила. Второй уже месяц в земле, чего теперь убиваться... Да я и тогда не убивалась бы. Не любила ее. И за что любить? Слова доброго не слыхала. Маленького Петьку иногда с ней оставляла. Придешь, играют. Петька гулькает что-то свое, детское, а она приговаривает: «Ишь, песни играе, голубок! Ишо не знает, что мать его сучка. Пой, милой, пой...» Я цыкну на нее: «Чего болтаешь, старая!» Она поднимется с полу, сама маленькая, руки ниже колен висят. «Ты на меня не шуми! Родила, так терпи теперь!» Я покручусь, покручусь и в слезы: дней пять Петьку по подругам таскаю, им тоже удовольствия мало рев его слушать и пеленки нюхать. Одна откажется, потом другая, обратно к бабке прибегу. «Ну, не будь ты злюка. Крест же на груди носишь, в церковь ходишь».— «Ты мне крест не тычь, блудница! За мальцом я всегда присмотрю, дите безгрешное, а об тебе ему скажу, пусть знает, кто ты такая есть».— «Он же не все маленький будет. Вырастет, как ему мать уважать?» — «Уважать!.. Ишь чего захотела! Хвост на сторону, и еще уважать!..»
Господи, сжечь, что ли, это письмо? Не дай бог, Доментий увидит!.. Да ведь в письме ничего такого не написано. Там только сказано, что отца Петькиного мельком на станции видела.
Я вытащила письмо из-под газет, нашла это место и перечитала. Потом побежала в дом, достала у Петьки из ранца авторучку и все про его отца вымарала. Цвет другой оказался, да ладно, сойдет. Теперь, даже если Доментий прочитает, ничего. Присмотрелась к зачеркнутому и, верно, оттого, что знала, что там, разобрала: «...на башке полтора волоса...» Зачеркнула еще раз, а сердце заныло: господи, это у него-то полтора волоса!.. Куда же кудри его ржаные делись? Может, соврала Верка? Думает, мне приятней. Не жалей, дескать, Полька, он теперь и лысый, и беззубый, а ты вон за каким парнем. А чего радоваться! Я ему зла не желаю. Что было, то сплыло...
Сижу под деревом. По столу и по скамейке красные жучки ползают. Ветер с горы потянул, деревья зашуршали, прохладой меня обдало, полу халата загнуло. Собака наша на заднем дворе залаяла на кого-то, потом подбежала ко мне, а сама назад оглядывается, гавкнет раз-другой, смотрит и хвостом виляет — понимай, дескать! А я не понимаю.
— Чего тебе, Джульбарс?
Отбежал, встал возле дома и лает. Беззлобно лает, но и не успокаивается. Я фотки в карман, письмо за пазуху, газеты на столе камнем прижала и пошла посмотреть, на кого это Джульбарс лает.
Выхожу на задний двор, куда Джульбарс ведет, и вижу: внизу в больших, как лопухи, листьях, там, где Доментий арбузы выращивает, кто-то затаился.
— Кто такой?
Он присел или лег — вовсе под листьями спрятался. Видно, мальчишка чей-то.
— Ты чего там делаешь, разбойник? Вылезай сейчас же, или собаку на тебя спущу!
— Это я, мама! — мой Петька из лопухов встает.
Здрасьте! Я думала, он в речке бултыхается.
— Чего тебя туда занесло, горе луковое? Чего там не видел?
— Да я за арбузом...
— Отец же говорил, не созрели еще, потерпите. Или он для себя их выращивает? Совесть надо иметь!
— Меня ребята попросили...
— Какие еще ребята?
— Какие? Наши. Гоча и Темури.
— Ты что, на речке их оставил?! — испугалась я.
— Да нет, у родника ждут.
— Вот и беги к ним!
Поднялся по круче, через лопухи перешагивая, мимо меня прошел, Джульбарсу кулаком погрозил, а я вдруг остановила его, прижала к груди русую голову и прослезилась. Он от удивления обмер, затих. Потом спрашивает:
— Ты чего, мам?
— А что, сынок? Если мама сыночка обнимет, чему тут удивляться?
Молчит, а носом прямо в письмо на моей груди уткнулся. Потыкался, потыкался носом, хитрец такой, и спрашивает:
— Откуда письмо, мама?