Григол положил на стол большие сжатые кулаки. Его горящий гневом взгляд прикипел к стакану с вином.
— Марта! — позвал он, почти не повышая голоса. Ему и не нужно было повышать голос.— Марта, ты меня слышишь?
Из дому чуть слышно донесся голос свекрови:
— Слышу, Григол!
— Не сдавайся, Марта! Плоть подвела, духом возьми! Не сдавайся, Марта! — его желтый соколиный глаз горел яростью.
— Вы живите, а мне уж пора...— прошелестело в ответ.
— Выпьем за матерей!—Григол обвел всех быстрым и Требовательным взглядом.— За их святую тревогу! Пей, Нодар! — Он в несколько глотков осушил свой стакан и выбрался из-за стола.— Ну, все... пора.
Оставшиеся гости сидят еще час и другой. Я уже не прислушиваюсь, о чем они говорят. В голове гул, ноги как в резиновые боты втиснуты. С меня на сегодня довольно, ухайдакалась.
Аробщик Шалико засыпает прямо за столом, счастливчик. Нодар с Гурамом больше не спорят, когда Джано заводит песню, они вполголоса подпевают ему. Джано бережно ведет песню. Красиво!
Наконец гости встают. Пошатываясь, выходят во двор, долго прощаются. Собака носится вокруг них кругами, лает, скулит.
— Машину оставляю,— сообщает Нодар и с довольной ухмылкой мотает головой.— Все равно до дому теперь не дотянуть. Не ездок.
— В таком виде не то что на машине, на арбе не дотянешь.
— Точно... А куда делся Шаликиа? Отвезем его домой.
— Оставьте, уснул человек и пусть...
— Нет, Доментий. Вам гостей и без него хватает. Да и дома у него люди. Небось глаза проглядели...
Нодар пригоняет скрипучую арбу, Гурам выносит Шалико и стоит с ним на руках, пока арбу разворачивают на пятачке у ворот.
— Назад! НазадР безрогий! Ну-ну-ну! Хи-о! Да уложи ты его! Прижал к груди сокровище!..
Гурам укладывает Шалико на доски; все пьяны, никто не сообразил подсунуть хоть что-нибудь ему под голову. Я порываюсь в дом за мутакой, но арба трогается, быки резво идут под гору. Колеса подпрыгивают на камнях, голова Шалико отбивает громкую дробь.
— Полегче! Все-таки голова...
Скрип арбы затихает в ночи. Доментий запирает ворота.
Я вхожу в дом. Свекровь с умиротворенным, почти счастливым выражением лица моет посуду. Над миской с водой курится пар. Ее ладони разбухли и покраснели. Я хочу разбавить кипяток, не позволяет. Наверное, ей приятны эти горячие ванны.
— Ушли?
— Ушли,— отвечаю я.
— Вот и хороню!
— Оставь до завтра, мама. Мы тебе поможем.
— Только бы не уснуть. Когда руки в горячем, в сон клонит...
Возвращаюсь на веранду. В темноте двора летают светлячки Собака гоняется за ними. Ночь теплая, беззвездная, тихая. Пахнет исходом лета... Скоро осень. Мальчишки в школу пойдут. А я с утра в лес за каштанами и грибами. Здесь другие грибы, совсем не те, что в наших лесах; нет ни маслят,, ни опят, ни белых. Только лисички попадаются среди папоротников... Как увижу их, так сердце сожмется.
Устала, спать хочется.. Если Джано дня на три, на четыре, ничего, потерплю... До чего мальчишка у них славный!
Собака по двору гоняется за светляками. Замирает. Разинув пасть и шевеля ушами, удивленно смотрит на мерцающий огонек и опять пускается вдогонку. Горы чернеют. Что-то стрекочет в траве, звук деловой и звонкий, как от далекой лесопилки.
Светляки пролетают сквозь частокол из проулка во двор и обратно. Летят вверх и вниз, вдоль проселочной и без дороги. В их мерцании все делается зыбким: ограда ничего не ограждает; огонек, помигивая, проходит сквозь гущу кустарника. Светляки загораются и гаснут в черной траве и в черном небе; близкие кажутся далекими, далекие близкими.
В темноте двора в грустном хороводе огоньков вижу Доментия. Сидит неподвижно на скамейке под деревьями.