— Ну...— Гурам выпрямляется, смотрит внимательно.
— Значит, правда, наука так считает?
— Я не совсем тебя понимаю.
— Выходит, ты для этой мельницы родился. Нодар для своего самосвала, а я... И ничего нам не изменить?
— Наука не верит в судьбу. Наврал тебе Карло.
— Не-ет, он ученое слово сказал, как теперь судьба называется. А все остальное, говорит, рубашка. Так как, правда это или нет?
Гурам не отвечает. Деревянной лопаточкой сгребает муку. Пробует пальцами помол.
За покосившейся на петлях ветхой дверью белеет улица, шуршат запыленные акации.
Неужели ничего не изменить?
Встаю, иду к дверям.
— Пошел, голубь? — спрашивает Гурам.
Солнце поднялось над горами. Жарко, но еще не пекло. Река шумит.
В парикмахерской пусто. Джондо сидит в кресле перед пятнистым зеркалом. В зубах папироса. Видит меня в зеркале, спрашивает:
— Что с тобой, Доментий?
Я молчу.
— Забыл что-нибудь?
— Никого нету?
— А я что, пустое место?
Комната белым-бела. Вокруг зеркала фотографии киноартисток и футболистов. За окном шумит река.
— Зачем они тебе?
Опять опоздал. Как в тот раз к железнодорожникам. Так и не узнаю, дал бы ему по морде, или...
Иду к выходу. Джондо смотрит на меня через зеркало.
— Не связывайся с ними, Доментий! Глумной народец...
Пошел, голубь... Голубь, ягненок... Какой белый ягненок, в темноте видать,.. Тетя Дарико говорила: «Грех быть таким, сынок! Совесть — дело хорошее, но для чего-то господь нам и зубы дал. Иногда думаю, окажись ты на месте Адама, не было бы на земле рода человеческого...»
Горячий ветер обрывает с акации листья.
Толпа над обрывом разошлась. Внизу по путям громыхает состав. Мелькают черные от мазута верхушки цистерн.
Между клубом и общежитием возле крана копошится над корзиной Элизбар, в руке у него здоровый нож. Рядом жена держит таз, в который они складывают отмытые куски мяса. Вокруг бегают две свиньи, всхрюкивают, норовят заглянуть в корзину. Элизбар с женой отгоняют их пинками.
Прохожу было мимо, но спохватываюсь:
— Элизбар! По дружбе, Элизбар, уступи немного мяса. Брат с семьей приехал...
Недовольно оглядывается.— Погоди, Доментий. Дай с одним делом покончить, потом поговорим.
— Да что ему с тобой разговаривать! Ему мясо нужно, а не разговоры,— вступается за меня его жена.— Выбирай, Доментий, дорогой! Здесь уже чистое мясо, мытое,— упирая в таз, выпячивает бедро.
Элизбар ворчит, отворачивается. А жена машет свободной рукой в его сторону и с повеселевшим лицом перебирает свинину.
— Вот, Доментий, вот хорошее место! И косточка маленькая, и сала немного. Хорошая была свинья, только непутевая, все не туда лезла. Джано, говоришь, приехал со своей красавицей? Разве их таким мясом кормить? Ты бы барашка годовалого зарезал...
— Сколько тут?
— По-моему, на два кило потянет.— В куске явно больше.— Значит, восемь рублей, и кушайте на здоровье!
— У меня с собой нету. Если до следующёго дежурства...
— Пожалуйста, дорогой, о чем разговор!
— Подставь-ка таз! — недовольно бурчит у крана Элизбар.— Что-то ты больно раскудахталась.
— Элизбар, в долг беру, если дашь,— говорю я ему.— Послезавтра сочтемся, а? Как раз получка...
Элизбар медленно выпрямляется, касается поясницы, растопырив руки, глядит на отобранный кусок и, морщась от боли и усталости, отрубает:
— Десеть рублей.
— Элизбар! — округляет глаза его жена.— И не стыдно, Элизбар!
— Десять рублей,— повторяет он и кивает в сторону общежития.— Сходи за бумагой!—Жена семенит к общежитию, а он смеется и беззлобно ругается.— Видал, как побежала? На цыпочках, на цыпочках и локотками, во-во-во!.. Я ей покажу. Пятый десяток разменяла и все гарцует... Будь тут одни женщины, ты бы бесплатно жизнь прожил...
На станции звонит колокол.
Со свертком под мышкой иду к дому.
Вон он, высоко на горе, смотрит на меня. За ним дубы синеют. Чуть выше кладбище.
А внизу вдоль дороги река шумит, захлебывается. Берега завалены бетонной арматурой, обломками камней, деревьями с вывернутыми корнями.
Гурам говорит, что природа сама залечивает свои раны: год за годом намоет земли, нанесет семян, и снова зашумит по берегам ольшаник и ивняк. В грозу с мутным потоком скатится с горы желудь в шершавой шапочке, забьется под валун. А через год-другой глядь — дубок! У Гурама складно получается... Я спрашиваю: «Сколько же на такое лечение времени надобно?» — «Лет через сто все будет, как было». Хорошее утешение! Чем столько ждать, взять лопату и насадить деревья!