До школы мы шли молча. А в классе он сразу пересел на самую последнюю парту. Аж за Фоксом и Алашей. На вторую парту никто пересаживаться не хотел. Так она и осталась пустой. Если моя парта — замок, то пустующая вторая — ров, который его окружает. Для защиты от врагов.
Часть 7
Мои листочки
Дни побежали быстро-быстро. Мама исхудала, побледнела. Стала молчаливой, раздражалась по пустякам. Ирка помогала, как могла, я тоже старалась, но маме больше всех приходилось тащить на себе.
Она видела папу. Сказала, что он покрестился. И у него выпал зуб, а вставить некому. И он начал курить.
Я всё кругом заклеила листочками. Такими, с клейкой полоской, разноцветными, на которых можно писать.
Вот розовый листочек:
«Когда папы нет рядом…
Это как идёшь по улице в метель, а у тебя нет шапки, шарфа, варежек и даже карманов, чтобы спрятать руки, а снег больно, до слёз, бьёт тебе в лицо».
Вот жёлтый:
«Когда папы нет рядом…
То идёшь по дороге вдоль шоссе, и каждую секунду хочется шагнуть туда, прямо в гущу пролетающих со свистом машин».
Вот оранжевый:
«Когда папы нет рядом…
Во всём виновата мама. Потому что больше некому».
Иногда я срываю какой-нибудь, делаю самолётик и швыряю в окно. Становится легче. До следующего листочка.
А потом произошло ТО СОБЫТИЕ.
После двух уроков труда мальчишки устроили мне такой «сюрприз», который я, наверное, никогда не забуду.
И теперь я не могу спать, укрывшись одеялом с головой. Если оно нечаянно накрывает меня, я просыпаюсь и сбрасываю его. Мне кажется, что это куртка Алаши, его дутый синий пуховик, который они набросили мне на голову у кабинета труда…
Как правильно резать селёдку
Это была суббота. Два урока труда. Ирина Евгеньевна объявляет: «Сегодня делаем винегрет». Мне поручают нарезать селёдку. Я пытаюсь где-нибудь приткнуться с доской для нарезки и ножом, но всем мешаю. Тогда я в конце концов пристраиваюсь сбоку. Надрезаю пакетик с селёдкой, масло льётся наружу. Иду за тряпкой, вытираю пятно. Подцепляю селёдку вилкой, укладываю на доску, пытаюсь нарезать. Она скользит, выворачивается, как живая. Девчонки, сидящие за моей спиной, переговариваются и смеются.
— Лиза, — говорит одна из них негромко, — а тебе приятно, если бы тебе пукнули прямо в лицо?
Я поворачиваюсь. Ах, вот в чём дело! Наши столы — это сдвинутые вместе парты. Чтобы нарезать селёдку, мне пришлось склониться над доской довольно низко. Мой зад оказался как раз напротив лица одной из одноклассниц. Я не делала того, о чём она говорила. Это была просто шутка. Но как на неё ответить?
— Что? — переспрашиваю я, пытаясь выиграть время.
— Ничего! — хором отвечают они.
Одна из них прыскает, зажав рот. А я отворачиваюсь и режу селёдку. Режу и режу. Режу и режу. Как апельсин. Чем тоньше — тем дольше.
— Макарова!
В проходе между столами возникает Ирина Евгеньевна. Она ярко накрашена, и видно, что фартук подбирала по цвету, самый подходящий к брючному костюму. Нежно-сиреневый.
— Ты зачем так мелко селёдку накрошила? Это же форшмак какой-то!
Девчонки улыбаются.
— Так режет селёдку мой папа, — говорю я, не глядя ни на кого.
— Папа — повар? — уточняет Ирина Евгеньевна. — Тебе повезло! Нам, конечно, до поваров далеко. И не понять, зачем селёдку к винегрету крошить в хлам.
Девчонки смеются. Когда Ирина Евгеньевна отходит, кто-то шепчет, что в сентябре её бросил муж.
— Ага, — говорит кто-то вполголоса, исподлобья глядя на учительницу, — витамина «М» не хватает.
Я не спрашиваю у них, что это за витамин такой. Щёки горят, в груди тоже жарко, и я вообще боюсь повернуться на этой псевдокухне со сдвинутыми столами. Боюсь, что растаю, как Снегурочка, от напряжения, от страха снова привлечь к себе внимание, от слёз, которые уже подступили к горлу.
Поэтому я выбегаю из класса первая, едва прозвенел звонок.
И тут, у выхода, мне на голову набрасывают куртку, хватают за руку и в руку… суют… что-то мокрое и продолговатое. Мягкое и живое.
Я кричу. Отдёргиваю руку, сбрасываю куртку и, к своему ужасу, обнаруживаю себя в толпе хохочущих мальчишек. У них раскрыты рты, видны зубы, и хохот такой злой, как у разъярённого джина, который вырвался из бутылки.
— Что у вас происходит? — гремит Ирина Евгеньевна, мальчишки разбегаются, и она усаживает меня на скамейку.