Такой вот он, мой папа. Просто Маленький Великанчик.
Хлеб-с-Вареньем
Меня он зовёт Муськин-Пуськин. А я его — Хлеб-с-Вареньем.
Ночью я смотрю канал MTV. Клипы. Смотрю внимательно, чтобы запомнить: есть личности покруче моих одноклассников. Личности, которые уже чего-то добились в жизни.
И тогда, на фоне этих ярких, красивых людей, которые так умело поют и двигаются, меркнут звёзды моего класса — Фокс, Алаша и остальные.
Как-то я пыталась объяснить маме, зачем смотрю MTV. Она засмеялась и посоветовала смотреть канал «Культура». Мол, те, кого показывают по «Культуре», добились гораздо большего, чем те, кто кривляется и поёт по MTV.
Я пробовала, но там показывают совсем старых дядек, пожилых мушкетёров или завывающих усатых поэтов, которые устраивают творческие вечера, а старые тётеньки с фиолетовыми волосами, в малиновых платьях и с брошками на широкой груди, хлопают им со слезящимися глазами.
Вся эта компания не перекрывает Фокса и Алашу.
Так вот, когда я смотрю ночью клипы, приходит папа. Он долго щурится со сна на экран, потом ворчит:
— Тьфу, надо же, какую гадость показывают! (Это про Леди Гагу в одних трусах, но в кепке.)
А потом спрашивает неуверенно:
— Муськин, а у нас нечего поесть-то?
Я достаю ему хлеб, открываю банку клубничного конфитюра или абрикосового джема, и тогда он говорит:
— О!
И намазывает варенье на хлеб. И жуёт, всё так же щурясь на экран. А потом крышкой от банки закрывает голову Леди Гаге. Получается инопланетянин в трусах. Она бегает по сцене, а папа водит по экрану крышкой, и мы оба смеёмся.
А потом он намазывает второй бутерброд, и я вспоминаю того маленького мальчика, который спрашивал у папы, хватит ли ему двух бутербродов.
И у меня каждый раз дрожит сердце от любви к папе. Тогда я понимаю, что у меня есть силы идти завтра в школу, и отправляюсь спать.
— Спокойной ночи, Хлеб-с-Вареньем! Не забудь экран протереть, а то утром нам достанется.
Часть 3
Плохая новость
После разговора с мамой я повесила трубку. В ушах ещё звучал её голос, звенели её слёзы.
«Бабушка», — вспомнила я. И позвонила.
— Лизочка, — тихо сказала бабушка, — на сколько его забрали?
Я растерялась и прошептала:
— На пять лет.
— Ой…
Бабушка словно зажала себе рот. Послышался стук — упала трубка.
— Лиза! — крикнул дедушка. — Что ты ей сказала?
Я повторила.
— Ну зачем ты?
Прежде чем он бросил трубку, я услышала: «Погоди, погоди, солнышко, это какая-то ошибка!» (это он бабушке).
Тут я совсем растерялась, окончательно. Что я должна была сказать? Как сообразить, что надо сказать другое?! Зачем он дал ей взять трубку? Как он может…
И тут до меня дошло. Что от моей новости бабушке может стать плохо. Так плохо, что хуже не бывает, что даже думать об этом страшно. И я буду виновата.
Ведь именно я сообщила ту новость, от которой…
Нет. Нельзя об этом думать. Просто нельзя. Надо думать о сказках. Русских народных или каких там… В которых гонцу с плохой вестью отрубали голову.
И когда читаешь такие сказки и удивляешься жестокости обычаев, то никогда не думаешь: а был ли у гонца выбор? Мог он сказать что-то ещё?
Ирка
А потом позвонила Ирка.
— Ты уже знаешь?
— Угу. А ты?
— Угу.
— За что, а? Ты поняла? Он ездил туда поддерживать своих коллег, разве не так? Как его могли арестовать?
— Не знаю…
— Или, может, нам всей правды не рассказывали? — вдруг доходит до меня. — Может, это его обвиняли, а не коллег?
Ирка молчит. Я понимаю: она что-то знала. Может, и Костя знал? И мама, значит, тоже? Почему они мне не рассказали?
— Ты с мамой говорила? — спрашивает Ирка. — Надо её поддержать сейчас. Чтобы она с ума не сошла.
— Да, — говорю я.
Голоса у нас обеих замороженные. Потому что мы не знаем, каким должен быть голос в ТАКОЙ ситуации.
— Ты приедешь? — спрашиваю я.
— Меня Костя ждёт на «Проспекте Мира».
— А…
Мама
Наконец приходит мама. С чужим лицом. У неё расширенные глаза и сжатые губы.
Я вроде протягиваю к ней руки, но она отстраняет меня, глядя вверх, на вешалку.
— Шапка!
Она тянется, не может достать. Я достаю папину шапку. Маленькую, чёрную.