Поненте не пытался убегать. Он понимал, что это бесполезно. Оправдывать себя он тоже не мог, и потому с каждым днем лишь глубже погружался в бездну самобичевания.
В один особо неудачный воровать пришлось сразу еду. И это было даже тяжелее: Поненте прекрасно знал, как трудно торговцам, поэтому просто не мог сделать их жизнь хоть и немного, но все же хуже. Как и не мог вернуться домой и сказать сестрам, что ужинать они не будут. Выбирая, он предпочитал семью, но был бы счастлив исчезнуть и больше никогда ничего не чувствовать.
Мысли о том, чтобы добровольно пойти в приют, преследовали его все чаще. Значительным минусом было то, что детей разделяли по полу, а приюты для мальчиков и девочек располагались едва ли не на разных концах Нижнего Города. И Поненте больше всего боялся, что сестры не смогут постоять за себя — Амита не поскупилась на рассказ о том, какую ужасающую власть имеют старшие дети над младшими.
Поэтому день за днем Поненте заталкивал совесть куда-нибудь поглубже в чертоги собственной души, однако ее вопль все равно слышался до отвращения отчетливо. И вместе с ней раз за разом до слуха доносился вздох рассеченного мечом воздуха и тошнотворное бульканье крови казненных.
Поненте сидел за последней линией торговых палаток и неторопливо ел маленький кусок изрядно помятой булки. Лейро задумчиво крутил в руках свою половину.
— Скоро День Освобождения, — зачем-то напомнил он, как будто Поненте мог забыть.
День Освобождения был большим праздником в их республике, однако Поненте всегда с трудом понимал, о каком освобождении шла речь. Кажется, когда-то республика была частью более обширного государства, однако после революции смогла сформировать собственную страну. Только зачем праздновать должны бедняки из Нижнего Города? Едва ли они когда-то жили хуже, чем сейчас.
Амита считала, что с приходом республики жить стало хуже. Будучи одним большим государством, федерация могла позаботиться обо всех людях независимо от места и условий их проживания. В городах правили заинтересованные в успехе управляющие, поэтому такой нищеты, как в Нижнем Городе, никогда не было. Отец Амиты был сенатором, которого казнили за призыв к мятежу. После этого девочка отправилась в приют, откуда вскоре сбежала.
Именно поэтому во время обсуждения истории республики Поненте верил ей больше, чем остальным. Она хотя бы отдалённо знала, о чем говорит.
— Ага, — равнодушно отозвался Поненте и запоздало понял, что имел в виду Лейро. — Рассчитываешь на большой улов?
— Естественно. Но надо помнить, что и охрана будет серьезнее.
— Неужели они смогут следить за всеми?
Лейро пожал плечами.
— Нет. Но если тебя заметят, то высока вероятность, что поймают.
Желание идти на День Освобождения резко убавилось. Поненте воровал плохо, волновался и мучился совестью, и взваливать на себя такую ответственность не хотел. Если его поймают, сестрам придется переселиться в приют.
— Ещё две недели, — протянул Поненте, как будто это могло что-то изменить.
Лейро встал и потянулся. День клонился к закату, но в запасе была ещё пара часов.
Поднявшийся в дальней части рынка шум привлек внимание. Люди кричали, ржали лошади. Вороны с истеричным карканьем разлетались в стороны, стараясь избегать суеты. Только народ начал торопливо стягиваться к рынку, как будто там в самом деле происходит что-то интересное.
Покосившись на Лейро, Поненте все же двинулся в сторону толпы. Люди обступили что-то в центре так плотно, что было невидно, что же так произошло.
Будто по команде, оживленный гул быстро затих. В оглушительной тишине было слышно, как подковы лошади цокают по брусчатке дороги. Поненте встал на полупальцы и смог разглядеть только длинные белоснежные волосы, которые развевались по ветру.
— Это сын наместника Верхнего Города, — прошипел Лейро.
Поненте видел сына наместника всего пару раз в жизни, однако этого хватило, чтобы прекрасно запомнить его черты. Уно был высокого роста — Поненте едва доставал до его плеча — и довольно крепкого телосложения. За поясом он всегда носил меч, хотя никогда его не обнажал. Однако запоминающимся было его лицо с очень тонкими и острыми чертами. Поненте всегда казалось, что если он приблизится к Уно, то непременно обрежется. А волосы — какие у него были волосы! Да любая девушка продала бы душу за такие. Они падали до поясницы негнущимися стальными нитями, а еще были совершенно белыми.