Станислав Грабовский
Где-то рядом…
Кроватки в детском саду стояли в два ряда изголовьем друг к дружке. Дети укладывались на тихий час.
Маленькое, озорное и хихикающее лицо девочки, с коротеньким каре тёмных волос, с карими глазками, лежащей на одной из этих кроваток на животике и приподнимающей своё личико на встречу давящемуся смехом мальчику. Его худенькое, с детскими мальчишескими чертами лицо, с немного вьющимися белокурыми волосами… Мальчуган постоянно повторял одну и туже фразу: «Тебе что, смешинка в рот залетела?» - фраза, то и дело, заново заставляла их прыскать со смеха.
Рита и Эдик.
Это было их первое общее воспоминание в их зародившейся ещё тогда, в детском саду, дружбе. Между прочим, это же было и самое первое, что они могли вспомнить в своих жизнях вообще - нормальное, такое, явление! Любые другие воспоминания казались им более поздними. Рита даже и не пыталась доискиваться до истины в этом вопросе, а вот Эдик, упорный и полный жажды познаний, как и все мальчики, время от времени пытался вспомнить что-либо раннее этого, но всякий раз ничего не обнаруживал. И только раздражался шепоту оспаривающих первенство воспоминаний: «А может это я первое?».
В общем, так и началась их дружба.
Если детей можно любить больше, чем бога и говорить о них лучше, чем о боге, тогда можно сказать, что их отношения тогда были похожи на любовь ангелов. Два ребёнка полюбили друг друга и стали любить, как каждый любил самого себя - каждый стал друг для друга миром и досугом.
Что с того, что однажды Рита воткнула лопату в песочнице и не могла выковырнуть огромный песочный пласт, который пыталась подцепить, а Эдик бросился к самому черенку, чтобы запустить руки к железному основанию лопаты и руками помочь подруге выкорчевать столько песка, сколько той захотелось, но получил вырвавшейся лопатой прямо по брови, и с лицом, залитым на половину кровью, был уведён нянечкой в медчасть? Ему потом даже швы наложили. Сейчас, когда он стал взрослый, ещё можно разглядеть на том месте шрам. И что с того, что Эдик в своём самом весёлом и резвом расположении духа, подскочив к своему шкафчику, с такой силой распахнул его, что у Риты кровь хлынула из пальца, а потом они вмести искали на прогулке подорожник, слюнявили его и прикладывали к её ранке. Как Эдику тогда тоже хотелось иметь такую же ранку!
Всё равно - они любили друг друга! А по ночам, укладываясь спать, посылали в окно друг дружке: «Спокойной ночи!».
Иногда они одновременно, на одном и том же трамвае, подъезжали к остановке, где надо было выходить, чтоб идти в садик. В такие моменты мамы обычно плелись сзади, а Рита с Эдиком вырывались лошадками вперёд, и всякий раз останавливаясь, чтобы подождать мам, старались имитировать загнанных лошадок. А если утро солнечное и прохладное? Тогда ещё и пар изо рта, как у настоящих лошадок!
А однажды Эдика, почему-то, оставили в садике на ночь. Рита не могла объяснить себе постигшее того горе – что за ним не приедут – она плакала и заламывала руки – ну, прям, как взрослая! - она думала, что они больше ни когда не увидятся, что его забирают на войну. Потребовались неимоверные усилия со стороны мамы Риты и педагогов, чтобы разлучить их в тот вечер.
Вот как они любили друг друга.
А потом их родители одновременно уехали из города на строительство нового города нефтяников. На далёкий и дикий север страны. Папа Эдика, когда уходил в лес на охоту или на рыбалку, привязывал к рюкзаку рогатину, что бы с деревьев на него не обрушивались рыси. Вместе с отцом Риты, и с другими мужчинами посёлка, они устраивали засады на «шатунов» - медведей, которые не впадали в зимнюю спячку - когда те начинали захаживать в «гости», из-за чего женщинам и детям становилось опасно появляться на улицах. Тем более, когда почти все мужчины и большинство женщин отправлялись на работу на автобусах за пять километров от того места, где стоял их посёлок.
И там, предоставленные по дням сами себе, Эдик и Рита придавались всем прелестям совместного времяпровождения.
Бывало и так, что лютыми морозами, в плохом настроении, Эдик мог пролежать пол дня на трубе-батарее, которая тянулась через всю его детскую комнату, а Рита всё это время могла просидеть рядом на полу, в одиночестве, проиграть с его игрушками, а потом тихо уйти к себе. Комната её семьи находились в конце большого коридора их общежития. Зато в другой раз Рита могла обидеться на Эдика и сказать, что она уходит на улицу, и, не дождавшись, чтоб он сдвинулся с места, уйти, оставив его одного в своей квартирке. А он, оставшись один, подавленный их ссорой и притихший, пока она «остывала», бродя по улицам, или просто заигрывалась с подружками, наводил у неё в комнате порядок: выкладывал рядами кукол, рисовал рисунки и развешивал их по её кроватке.
Ну что могло помешать таким отношениям?
Однажды родители Риты, вернувшись с работы домой, застали её с перевязкой на голове. Рита на половину из вредности, на половину шутя, испортила Эдику его механизм от разобранной машинки и убежала в другую комнату, а потом понеслась обратно к нему. Они встретились бегущие друг к другу – она, чтоб извиниться; он, чтобы отомстить - Рита отлетела от Эдика, ударившись затылком об ножку стола.
И вот ей уже полных семь лет, ему почти семь. С сентября оба идут в школу. Лето. Рита и Эдик на болоте. Это было одно из любимых занятий мальчиков посёлка – отправиться побродить по болотам. Надо было отдать им должное - они знали много проходов в этих смертоносных участках суши-влаги, окружающих их посёлок. Много, но не все. Провести Риту по злачным местам, где земля «дышит», пузыриться, чавкает, издаёт звуки и кишит гадюками, было верхом геройства для Эдика. А Рите хотелось казаться достойной «пацанкой»-другом для своего друга. Она бесстрашно поставила ногу на симпатичную, покрытую коричневым мхом кочку, чтоб перепрыгнуть через маленький ручеёк сантиметров в сорок. Но не смогла. Нога полностью ушла в землю, куда стало погружаться и всё тело. Эдик схватил её одной рукой, а второй ухватился за тонкое дерево, которое могло и не выдержать их двух тел. Пока Эдик держал её за одну руку, Рита старалась выкарабкаться из трясины. Дерево выдержало. Дети выбрались из болота, мокрые и грязные. Эдик потащил Риту в какое-то деревянное строение, чтобы осушиться. Нашли спички, стали разжигать печку. Не знали, что надо открыть печную заслонку - помещение стало наполняться дымом. Прибежал какой-то мужик, повёл их к родителям – грязных, мокрых, чуть не спаливших деревянную бытовку электрика, едва не погибших в болоте… Да-а уж!... Дерево выдержало… А вот отец Эдика нет. Эдику, очень мягко сказать, влетело. И надо ли удивляться тому, что эта девочка и этот мальчик уже через пару дней так повздорили, что швырялись с расстояния друг в друга увесистыми камнями. А если б у кого-то получилось попасть в другого?