Страх мгновенно отпустил. Было довольно светло от громоздкой керосиновой лампы, стоявшей на лавке у входа, и Вал, замерев, смотрел во все глаза на хрупкую женскую фигурку, замершую у двери.
Да, это была Маша, она была совершенно такая же, как и двенадцать лет назад, когда они виделись последний раз. Все та же фигура девочки-подростка, миниатюрная, изящная и стройная, с едва обозначавшейся грудью и необычайно красивыми гибкими руками. Золотистые волосы — недлинное каре, открытый взгляд огромных серо-голубых глаз, слишком умных и печальных. Прямой, изящно очерченный нос, светлые, чуть удивленные брови, и, слева над бровью, маленький белый шрамик. Ее нельзя было назвать красивой в шаблонном понимании этого слова, она была очень милой и хорошенькой, однако не надо было быть великим прозорливцем, чтобы разглядеть за трогательной внешностью железную волю и несгибаемый характер. Все это Вал помнил отчетливо и даже поза была ему знакома: Маша была небольшого роста и стояла, чуть откинувшись назад, с так знакомо скрещенными на груди руками, молча глядя на Вала чуть снизу вверх, внимательно и серьезно. Она была одета в простую светлую ночную рубашку, едва доходившую до стройных коленок, а поверх небрежно накинула большую серо-голубую шаль.
— Привет, — Вал наконец справился с обуревавшим его волнением. – Я все-таки тебя нашел.
— Глазам своим не верю, столько времени прошло. Ты здесь. Как?
— Как? — машинально повторил Вал, затем нервно улыбнулся: — Что как? Доехал? На электричке. Мне дали твой адрес. Мне нужно многое тебе сказать… я… — Вал смешался и замолчал.
— Адрес? — Маша недоверчиво нахмурилась. — То есть ты сам сюда доехал? Вот так просто?
—Сам, но не очень-то и просто. Мне кажется эта штука там, — он кивнул на дверь, — меня чуть не сожрала.
Маша задумалась, в ее глазах явственно читалось удивление.
— Ладно, проходи, раз уж ты смог сюда добраться — не гнать же тебя обратно на улицу!
От этой мысли Вал поежился: разом вспомнился и жутковатый лес, и тень у околицы.
Маша проверила засов и, подхватив со скамьи лампу, прошла мимо Вала в распахнутую боковую дверь. Вал последовал за ней и оказался в просторной, в три окна, комнате с бревенчатыми стенами и не по-деревенски высоким потолком. Хозяйка поставила лампу на стол и села, со скрипом пододвинув громоздкий стул с высокой спинкой. Вал бросил на пол сумку и огляделся. По-видимому, весь дом состоял из одной комнаты. Слева от двери в углу стоял добротный дубовый стол и несколько стульев, у противоположной стены возвышалась монументальная печь, справа от входа находилась широкая расстеленная кровать и то ли сундук, то ли комод над которым висело овальное зеркало в бронзовой раме. На полу лежал большой круглый половик, окна закрывали плотные шторы. На стенах и даже в простенках между окнами висели небольшие картины, изображение на которых в мягком колеблющемся свете лампы было толком не разобрать, выделялись лишь светлые деревянные рамки. Никакой люстры не было, да и электричества, по-видимому, тоже.
— Садись, — Маша кивнула на соседний стул. — Есть будешь? Правда, сейчас могу предложить немного: свежий хлеб, да молоко.
— Нет, спасибо, — Вал даже думать не мог о еде. — Ты видела эту жуть на улице? Черт, что это за хреновина?
— Не думай сейчас об этом, здесь совершенно безопасно. Так, все-таки, зачем ты здесь? — она прямо и, казалось, спокойно смотрела ему в глаза, но тонкие пальцы, теребившие уголок шали, выдавали сильное волнение.
Вал нервно сглотнул, собираясь с мыслями. В голове все путалось, он не знал с чего начать, хотя сотни раз представлял себе их встречу, подбирал проникновенные трогательные слова, самые нужные и понятные. И вот, когда все так невероятно сбылось, он сидел краснея, кровь молотом стучала в висках, руки стали ватными, и даже язык перестал ему повиноваться. И Вал сказал может быть не так, как задумал, но именно то, что чувствовал в этот момент:
— Я… Я люблю тебя.
— Я знаю, — ее губы дрогнули в какой-то горькой полуулыбке. — Иначе, наверное, ты бы сюда не прошел. — Она немного помолчала, а потом тихо добавила: — И, знаешь, я тоже тебя люблю. И всегда любила.
Вал окончательно смешался и молча уставился на свои руки. В его душе был полнейший сумбур. Но это вдруг стало как-то неважно, потому что где-то глубоко в душе сладко затрепетало: “Любит, любит!”