Он достал из кармана палочку и покрутил ее в руках, словно фокусник на детском представлении. Только вот вокруг было запустение, а на Гермиону неожиданно дохнуло близкой смертью.
— Нет ничего сложного, чтобы прикинуться идиотом и, ха-ха, отвлечь пару ублюдков, когда есть время. А вот сестру мою убили.
Его лицо вдруг стало отстраненным — на миг, а потом некрасивой краской пролилась злость.
— Убили! Слышь, это была моя сестра! А ее!
— Что вы хотите от меня? — пискнула Гермиона. — Меня ведь будут искать! Я же не одна!
Но Кэрроу будто не слушал.
— И скоро уже ведь шестая годовщина ей будет, а ее крик до сих в ушах зудит, как проклятый Филч! А я сижу тут один, без нее. И смотрю, ты идешь, маггловское отродье, и ведь даже не боишься! Думала, тебя везде защищать будут? Думала, кто-то спасет? А я смотрю, идешь, каблуки нацепила! И думаю, а ну-ка развлекусь, все равно помирать скоро. Но да зато устрою твоим дружкам подарок!
— Меня будут искать! Пожалуйста!
Боль тысячами игл впилась в тело с удовольствием крысы, пирующей на свежем трупе, разрывала тело Гермионы на маленькие кусочки снова и снова. Она выла и кричала, но чары хорошо хранили молчание дома, оставляя ее один на один с чудовищной пыткой и жадными глазами Кэрроу, масляно блестевшими на безобразном лице. Голова Гермионы вот-вот должна была взорваться от напряжения. Но боль отступила, схлынула волной облегчения.
Гермиона тяжело дышала, с хрипами пропуская через себя воздух, тело трясло, будто в лихорадке, а внутри бушевало что-то темное и страшное. Гермиона знала, что ей нельзя впадать в панику, знала, что ее хватится Рон — милый Рон, что нужно продержаться, поискать свою палочку — хотя бы взглядом.
Но рядом с ней, загораживая обзор, стоял Кэрроу, перебирал пальцами свою волшебную палочку и кошмарно улыбался. Его правый уголок рта был опущен вниз, и Гермионе показалось, будто это не Кэрроу, а какое-то чудовище, натянувшее человеческое обличье.
— Ну как? Понравилось? — она вздрогнула от вопроса и подавила в себе желание заплакать.
А потом поняла, что бессмысленно — она и так уже плачет.
— Отпустите, я никому не расскажу, пожалуйста…
На его лице медленно проступило удовольствие, и Гермиона пожалела, что произнесла вслух эту фразу. Никто ее не отпустит, она останется тут, пока…
Пока ее не найдет Рон. А найдет ли? Гермиона сама заблудилась среди одинаковых улиц, а теперь и подавно не найдет дорогу, даже если выберется.
Яркой вспышкой полыхнула мысль об аппарации, но палочки — такой сейчас нужной — у нее не было. И почему Гермиона не сообразила аппарировать, когда поняла, что потеряла ориентиры?
Идиотка.
Она останется здесь, пока ее тело не вынесут под тяжелым взглядом Рона.
А Гарри будет винить себя, ведь это он попросил их сюда приехать.
— А она умерла, понимаешь? Она служила нашему Лорду и умерла! — Гермиона вся сжалась под негодующим голосом Кэрроу. — Она учила грязнокворок… грязнокровок их месту в мире. Вы — вы все, тащите нас в помойную яму, предлагаете дружить с грязными магглами, ездите на их… автобусах…
Кэрроу заговаривался и терял нить своих рассуждений, Гермионе даже показалось, что он вымучивает из себя слова, что на самом деле ему и сказать-то нечего. Но, наверное, пытать без слов не так приятно.
— Кциору, грязнокровка!
Гермиона смотрела на него, широко распахнув глаза от страха и непонимания.
— Тьфу, драный Мерлин, круцио!
Вместо боли в пыльную, пустую комнату ворвался серебристый терьер и сердитым голосом Рона осведомился:
«Ты где?»
И исчез под вновь покатившиеся из глаз слезы Гермионы.
Наступила тишина, шуршащая по углам лапками маленьких паучков, а Кэрроу все так же странно улыбался — на половину лица. Вторая половина улыбнулась чуть позже.
— Это твой дружок, да? Ждет тебя, ищет, да? Хочешь к муне?
Гермиону трясло, и она не могла оторвать взгляд от Кэрроу. Его лицо так страшно перекосило, что он стал похож на безумца.
— Ч... что? Что хочу?
— К дружку! — рявкнул он. — Круцио, грязнокворка!
На этот раз заклинание сработало, и иглы вновь впились в ее тело, Гермиона завыла, задергалась в путах, закричала, срывая горло от нестерпимой боли. Ей казалось, что с нее сдирают кожу и — вытягивают жилы — медленно, чтобы она успела прочувствовать каждый грамм боли. Мед-лен-но. Еще мед-лен-не-е.
Она потеряла сознание.
А когда очнулась — трясущаяся, он все еще стоял над ней и безумно улыбался на половину лица, вторая половина, кажется, выражала брезгливость.
— Хошеч к своему дружку? Я могу отпустить тебя. Империо!
И покачнулся, чуть не подмяв под себя враз опустошенную Гермиону.