И стало у меня на душе просто даже выразить не могу как беспокойно. Заходила по комнате, села было опять глупого сэра Бьюкенена читать, пасьянс собралась разложить, у тетки янтарные четки попросила для забавы, сходила вниз на кур взглянуть, — нет мне спокойствия, да и все тут.
К ночи совсем стало нехорошо. Люба мне столовую ложку брому дала и невежливо так заявила:
— Мама, что это ты заговариваться начала! А мне бы хоть соснуть, да сон не идет.
И глядят, глядят со стены глаза серьезные, темные, с поволокой, словно медленно в глазницах обращаются, глядят, будто приказывают: изыди вон, ты — не я.
Вскочила я, в чем была, сорвала фотографию, метнула на пол и кричу:
— Сгинь сама, проклятая. Не признаю тебя и видеть тебя не хочу!
Тут вдруг она внутри меня стала шелохаться, как большой воз сена, когда его по улице везут, и все-то вздымается во мне, все-то вздымается:
— Что ты, — говорит, — из меня сделала! Уйди вон, чтоб я в воскресение мертвых явилась.
— Я сама в воскресение мертвых явлюсь! — закричала я на нее диким голосом. — Что ты меня из меня выпираешь?
Ослабели тут у меня ноги, а она все выше да выше, да к самому горлу…
Сусанну Ивановну отпевали в зале соборные певчие. Пели хорошо, только орудия мешали, нет-нет да и громыхнут. Родственники и знакомые удивились, как очистилось и просветлело лицо покойницы, побелело и такое моложавое стало, что все морщины будто разгладились.
Фрося, обмывавшая покойницу, философски заметила:
— Покойники завсегда так.
1919Примечания
Впервые в сб. «Странные рассказы», Ростов-на-Дону, изд-во «Аралэзы», 1919.