Дневники Геббельса осенью и зимой 1923–1924 годов рисуют образ человека, лишенного направления, изолированного от других, внутренне противоречивого, даже отчаявшегося, пытающегося использовать ежедневные записи как способ привести свои мысли в порядок.
Личный кризис под контролем. Дневник был его «лучшим другом», писал он. «Я могу доверить ему всё. Больше никому я не могу рассказать всё это».
В своей первой записи в дневнике от 17 октября 1923 года Геббельс обращается к Эльзе напрямую: «Моя дорогая, дорогая! Ты поднимаешь меня и придаёшь мне новую смелость, когда надвигается отчаяние. Я просто не могу понять, насколько я тебе обязан». Далее следует своего рода моментальный снимок Рейдта, в те времена города в оккупированной Рейнской области: «Какое жалкое зрелище — идти по городу сегодня. На каждом углу стоят группы безработных, спорящих и размышляющих. Время смеяться и плакать».
«Казалось, что дела движутся вправо», но «было бы совершенно неверно рассматривать этот поворот вправо как non plus ultra политического развития». Мы находимся на пороге великих событий в мировой истории, думал он, но не все способны их распознать. «Сегодня нужен поэт, а не учёный; ибо первый обладает проницательностью, а второй лишь видит. Учёный умеет лишь давать лёгкие успокоительные от европейской болезни, тогда как поэт может указать путь, ведущий к великим событиям».
Но где же были поэты, способные справиться с этой задачей? «Наши так называемые писатели — всего лишь растяпы, интеллектуальные снобы, мнимые остроумные эстеты и герои кофейни. […] Никто не нашёл крика сердца, который выразил бы отчаяние каждого немца». Он желал бы, чтобы был хоть один человек, «который мог бы снова породить „in tyrannos“». Из всех европейских стран, признавался он, он питал «святую Русь» с «глубочайшим уважением». Это положительно восторженное почитание России было прежде всего результатом его пристального чтения русской литературы, особенно Достоевского, к которому он недавно вернулся. Сегодняшний день в России, писал он, «это всего лишь пена на поверхности, настоящая очищающая жидкость лежит глубже».
После дальнейших мрачных размышлений он составил «десять заповедей», призванных вывести его из состояния депрессии:
1. Будьте добры ко всем, особенно к матери, отцу и другим […] .
2. Не говори много, думай много .
3. Чаще оставайтесь в одиночестве .
4. Постарайтесь примириться с жизнью .
5. Вставайте в 8 и ложитесь спать в 10 .
6. Прочитайте и напишите горечь, которая лежит в вашей душе .
7. Совершайте длительные прогулки, особенно в одиночку .
8. Не пренебрегайте своим телом .
9. Постарайтесь прийти к соглашению с Богом .
10. Не отчаивайтесь .
ЖАЖДА «СПАСЕНИЯ»
Через несколько дней после этой записи родной город Геббельса, Рейдт, стал ареной кровавого политического столкновения. 21 октября сепаратистские группировки, пользующиеся поддержкой французских и бельгийских оккупационных властей, совершили переворот, направленный на создание независимого Рейнского государства. 2 В Ахене вооруженные сепаратисты успешно штурмовали ратушу, где провозгласили «Свободную Рейнскую область». На несколько часов им также удалось занять ратушу соседнего Мёнхенгладбаха. 3 На следующий день беспорядки распространились на Рейдт. Сепаратисты собрались в городе, а вооруженные горожане объединились, чтобы предотвратить путч. 4 Геббельс стал свидетелем сценария гражданской войны: «Чернь разъезжает по городу на угнанных автомобилях, провозглашая Свободную Рейнскую Республику. В Гладбахе много убитых и раненых. В Рейдте люди формируют „гражданские силы самообороны“ против сепаратистов». Полиция и отряд самообороны готовились защищать ратушу. С отвращением Геббельс записал: «Они осматривают оружие, ходят, демонстрируя его, и представляют себе героические сцены сражений. Они говорят о жертвах так же небрежно, как о маргарине». 5
На следующий день, отразив нападение, толпа отомстила сепаратистам: «Они действуют против автономистов, как вандалы», — отмечал Геббельс, описывая уничтожение мебели и домашней утвари. «Похоже, никто не знает никаких ограничений. Глас народа — глас дьявола». Геббельс считал себя нейтральным наблюдателем, писателем, живущим в смутные времена, способным использовать свои уникальные впечатления в литературном плане: «Я начинаю воспринимать всё это лишь как материал, воздействующий на моё внутреннее «я».
Я центр , и все вращается вокруг меня».6
Он находил свои отношения с Эльзой всё более проблематичными. В это время он часто думал «о еврейском вопросе» и писал, что она, как и другие, не могла отрицать свою «еврейскую кровь»: «Было что-то…