Религия, идеология, политика и литература. Неудивительно, что записи Михаэля в дневнике часто заимствуют фрагменты из дневника самого Геббельса.
В своей переработке 1928 года Геббельс сохранил сюжет и структуру повествования, но внёс некоторые изменения и дополнения, которые фактически перевернули с ног на голову политическое и идеологическое содержание романа. Эти изменения демонстрируют два факта: во-первых, насколько сильно изменилась идеологическая позиция Геббельса за последние несколько лет; во-вторых, они раскрывают его огромное мастерство вносить небольшие, продуманные изменения, чтобы перевернуть первоначальный посыл произведения. Переработанный «Михаэль» во многом является творением глубоко циничного и искусного манипулятора текстами.
Геббельс теперь вставил в текст несколько едких антисемитских пассажей, первоначальная версия которого почти не содержала антиеврейских насмешек. Он назвал евреев «этим нарывом на теле нашего больного национального характера», который «уничтожит нас, если мы его не нейтрализуем». 159 «Я много времени провожу в кафе», – читаем мы в старой версии. 160 «За сигаретой можно подумать что угодно. Видишь людей. Мюнхен немыслим без своих кафе». 161 В книжной версии Геббельс начал отрывок в том же разговорном тоне фланёра, но затем придал этому короткому разделу совершенно иной смысл: «Я много времени провожу в кафе. Я знакомлюсь с людьми со всего света. Это учит любить всё немецкое ещё больше. Это стало такой редкостью в нашем отечестве. Это
Трудно представить себе Мюнхен без его снобистских евреев».162
Он также включил в нового Михаэля сцену политического пробуждения : первую встречу Михаэля с настоящим политическим лидером. Михаэль сидит в зале в Мюнхене, окруженный незнакомыми ему людьми – хламом, выброшенным на берег проигранной войной. Прежде чем он успевает что-либо осознать, «кто-то внезапно появляется там и начинает говорить. Сначала нерешительно и застенчиво, словно подыскивая слова для вещей, слишком великих, чтобы уместиться в узкие рамки». Но затем говорящий входит в ритм: «Он словно залит светом сверху. […] Человек там, наверху.
Нагромождает один кирпичик на другой, чтобы построить собор будущего. То, что жило во мне годами, здесь обрело форму, осязаемые формы. Откровение! Откровение! […] Это не оратор. Это…
Пророк!»163 Автор даже вставил диалог с Гертой Хольк, где Михаэль пытается описать ей своего идеального политического лидера. Когда
Она возражает, что эта фигура, «Единственный», «пожертвует последним цветком нашей юности», Майкл холодно отвечает: «Гении израсходуют людей. Так оно и есть. Но утешение в том, что они делают это не для себя, а для своей задачи. Допустимо израсходовать одно молодое поколение, пока вы открываете
пути к новой жизни».164
На протяжении всего опубликованного романа Геббельс заменяет пафос «любви к человечеству» раннего «Михаэля» своим новым идеалом völkisch . Так предложение «Искупая себя, я спасаю человечество» теперь становится «Искупая себя, я спасаю свой Volk ». 165 По той же причине «любовь к человечеству» становится «преданностью Volk ». 166 В оригинальном тексте он призывал к союзу с Россией. Там мы читаем в речи, приписываемой Ивану (но взятой из его дневника): «В великой проблеме Европы лежит старая, святая Россия. Россия — это прошлое и будущее, но не настоящее.
[…] Решение великой загадки Европы прорастает на почве России. […] Ex oriente Lux!»167 Теперь это стало: «Великая проблема Европы разделяет границу со старой, новой Россией. Россия — это прошлое и, возможно, также будущее, но не настоящее […]. Решение её великой загадки прорастает на почве России». Само собой разумеется, он также удалил «Ex oriente Lux» .168
Геббельс пошёл ещё дальше, превратив мечту о братском сотрудничестве с Россией, которую он всё ещё лелеял в 1924 году, в объявление войны. В старой версии он, прощаясь, воскликнул своему русскому другу и интеллектуальному противнику Ивану Венуровскому: «Ты указал мне путь, и я буду искать и найду конец. Да, мы скрестим мечи!»
Над новым человеком». 169 В версии 1928 года, однако, вместо этого: «Не желая того, ты указал мне путь. Я найду искупление. Да, мы скрестим мечи, как немец и русский. Т евтон и славянин!»170
В 1928 году ему предстояло предпринять еще одну литературную попытку. В ноябре он начал пьесу под названием «Die Saat» (« Семя»).171 Он закончил рукопись к февралю 1929 года, 172 а премьера состоялась в нацистском экспериментальном театре в марте 1929 года: одноактная драма теперь называлась