Как так получилось, что в 16, почти в 17 лет я впервые, основательно и по-настоящему влюбился? Этого даже я не понимаю. Понимаю только, что меня загипнотизировали, причём буквально. В каждом классе и коридоре школы я встречал Катины глаза. Пересёкшись взглядами, мы могли долго смотреть друг на друга, пока кто-нибудь не решится отвернуться. Смешное ощущение, надо сказать. Понимаешь, что неприлично в открытую пялиться, а смотришь и чего-то ждёшь.
Эх, вспомнил сейчас и чуть не покраснел: всё-таки хорошее, прекрасное чувство наполняет душу, когда смотришь в глаза любимого человека».
– Хорош же я был, самый настоящий Лермонтов,– пробормотал Апатов себе под нос, поворачиваясь лицом к белой чистой стенке.
Он вспоминал свои жалкие попытки заговорить с Катей. Один раз было дело в зале, когда он почти подошёл к ней, но в последний момент передумал и устремился дальше, вглубь толпы, которая, казалось, хохотала над Апатовым, выставляя напоказ свои белые кривые зубы. В другой раз – когда Сёма хотел попросить карандаш, но тоже передумал: «Буду я навязываться из-за мелочей…» В конце концов, ему стало стыдно перед «его внутренним Глевским». И правда, что он скажет Паше, когда тот узнает и спросит: «А как там дела у нашего ловеласа?» «Ну, Паша, ты знаешь, я с ней ещё ни разу не говорил… Да-а… Дрянь!»
И вот случай представился. Прямо на уроке Апатов внезапно заговорил с Катей и её подругой – тихой рыжей девочкой Галей.
– Скучновато, нет? – тихо буркнул он им, слегка развернувшись.– А вы, я слышал, ещё и экзамен по этому сдаёте. Самоубийцы…
Катя внимательно посмотрела на него, но ничего не сказала; вместо неё заговорила подруга:
– Да нет. Химия – это просто, тут главное – понять алгоритм.
– Ага! А перед этим прочитайте-ка пару книг про все эти алканы, алкены и прочие… перлы. Читать, конечно, хорошо, но не в этом случае,– прошептал Апатов, и, заметив, что Катя немного улыбнулась, сам ужасно развеселился.– К слову, о книгах! Какие вы последними читали?
– «Гордость и предубеждение»… Ну, я ещё читаю,– спокойно ответила Катя, заставив Апатова вздрогнуть.
– И как тебе? Я ещё не читал,– зачем-то добавил Сёма и сконфузился; как только Катя начала рассказывать, он почему-то подумал, что надо бы спросить у Гали то же самое, а то всё будет слишком очевидно. «Да и Галя обидится, если не спрошу… Как же всё неловко, Боже…»
– …А ты? – долетел до Апатова обрывок вопроса, с трудом пробившийся через поток его мыслей.
– Что?
Сёма снова сконфузился и на этот раз, казалось ему, немного покраснел.
Обе девочки тихонько рассмеялись, и Катя повторила свой вопрос:
– А ты что читал последним?
– Я?.. Я вот за антиутопии принялся недавно. Почти все прочитал, остался только Хаксли… М-м-м… Так вам скажу: самая дельная у Брэдбери получилась, «Четыреста пятьдесят один градус по Фаренгейту» которая. Всё очень по делу расписал. У Оруэлла тоже неплохо вышло, хотя я с ним не во всём согласен. Замятинская, кстати, тоже хорошая, только вот слишком абстрактно он всё описывает. Иногда даже не понимаешь, про что глава…
Увлёкшись, Сёма не заметил, что все давно что-то переписывают из учебника, его приятель давно подмигивает ему, а преподаватель давно испепеляет взглядом их, мирно беседующих.
– Апатов, подъём,– шутливо приказал учитель. Пришлось прервать разговор и встать.– Что у тебя там за romantique? Давай-ка вещи собирай и переезжай во-он за эту парту. Девочки, конечно, умные и прекрасные, но никто тебе не объяснит эту науку лучше меня, ты же понимаешь?
Жуткое воспоминание. Апатов, лежавший на койке, потёр бровь и поиграл желваками: зачем он только это запомнил…
Глава 4. Встреча трёх. Из дневника Апатова
«Мне нравится, какими беспорядочными получаются мои записи: здесь то мысли, то желания, то события – одним словом, непонятно что. Чувствую, перечитаю это через пару годиков и буду плеваться. Впрочем, поживём – увидим; что же случилось сегодня? Сегодня решил познакомить Гошу с Пашей. Позвал их обоих прогуляться, и между ними произошёл интересный разговор. Философский такой, размашистый. Думаю, запишу: будет хорошая вещица, чтобы вспомнить её лет через десять. Вот, как это было.
Встретились мы все у метро: первым пришёл Гоша; выглядел как всегда скромно, со своим светлым «ёжиком» на голове, в старых кроссовках, помятой куртке и с ненавязчиво приятной улыбкой. Гоша, вроде бы, не из богатой семьи. Раз видел его родителей – люди добрейшие и на вид счастливейшие, хотя такие же простые, как и сын.
Пашу ждали минут пятнадцать – он, как обычно, “задерживался”. Но когда он пришёл, мы с Гошей так и впились в него глазами: Глевский оделся по-царски, аккуратно зализал волосы, которые на солнце чуть-чуть блестели от лака, даже очки надел. Чавкал, правда, немного – жвачка, видимо, по душе пришлась – но это было даже лучше. Надменности добавляло.