– Добрый день, достопочтенный господин! У меня новость.
– Добрый, Паша. Что за новость? – отвечал наш герой.
– Приходи сегодня ко мне, и сам всё услышишь. Буду ждать тебя часов в девять.
Короткие гудки. Апатов пожал плечами. Однако к девяти часам собрался и пошёл.
На улице заканчивалась осень: это был дождливый, ещё бесснежный ноябрь с голыми деревьями, мутными лужами и щемящей, непонятной тоской. В такое время что-то давит на людей. То ли сожаление о прошедшем, то ли боязнь за будущее. И всё-таки приятно бывает погулять в ноябре: сначала немного погрустишь, подумаешь о жизни, а потом соберёшь волю в кулак и даже усмехнёшься себе. Чего это раскис?
Точно так же было с Апатовым: он вышел из дома нехотя, лениво, но потом ощутил чуть ли не прилив сил. Ноябрьская свежесть ударяла в лицо. Откуда-то сверху доносилось то ли жужжание, то ли писк: что-то где-то пилили. Наш герой поднял голову и увидел за дымчатыми, изувеченными облаками несколько звёзд. Его сразу же необъяснимо потянуло к этим маленьким светлым точкам, и стихи сложились сами собой:
Отчего меня манит дальше,
За чужие витки вселенных?
Хоть бы раз заглянуть за дверь.
Сбивший нюх от искомой фальши,
Раздробив кулаки на стенах,
Неужели бегу теперь?
«Допишу потом»,– подумал Апатов, сворачивая к большому коттеджу, отгороженному от чужих глаз высоким забором.
Странно было ему. Мир, целый мир окружал Апатова, но здесь и сейчас он был только тут, в невзрачном пригороде Петербурга. Почему? Почему всё это происходит именно с ним? Откуда всё взялось и почему набросилось сразу, не подождав ни года? Жизнь решалась, Апатов это чувствовал, ещё заходя в калитку. Чувствовал и ничего не мог поделать: он был слишком мал для того. «Да стоит ли, в конце концов?» – размышлял наш герой, нажимая на звонок. Паша открыл.
На миг Апатов замер: слишком уж удивило его довольное лицо Глевского. Таким его никто не видел уже очень давно. Но читалась во всём Пашином виде что-то ещё: он двигался слишком резко, и движения его напоминали движения механизма – такие же точные, угловатые и не очень-то живые.
– Вот и гости,– протянул Паша, обнажая верхний ряд зубов, которые, казалось, тоже улыбались, только сами по себе.
– Вот и они,– ответил Апатов и зашёл в дверной проём.
Коттедж, в котором жил Паша, был не из тех, что строят вместе с добрым десятком кирпичных близнецов. Нет, это был дом, полностью возведённый по задумке Виктора Глевского – Пашиного отца. Это был даже не дом, а какой-то современный замок: с двумя лестницами, восходившими сначала на второй, а затем и на третий этажи, с гостиной, отличавшейся панорамным окном в гигантский неухоженный сад; с шестью спальнями, тренажёрным залом, баней и балконом, который стоял на двух мраморных колоннах. Но весь этот размах не делал современный замок уютным. Даже наоборот: чувствовалось, что здесь никто не жил.
– Что, опять любуешься, Сёма? Каков домище, а?! Постарался папаша, ой как постарался: один раз спросил, сколько он за этот блеск выложил – так ведь не сказал! Темнит мой родитель…
Апатов повернулся вокруг себя, к чему-то принюхался и ответил:
– Вы здесь топите?
Паша поднял бровь и внезапно расхохотался:
– Странный ты человек, Семён. На кого же мы похожи? Ха-ха-ха,– зазвенел его металлический, но искренний смех.– Ты уж меня прости, но я давно не слышал, чтобы такую чушь спрашивали.
– Да нет, я серьёзно,– усмехнулся и Апатов.– Такое ощущение, что не топите совсем. Холодно как-то… И-и… Знаешь, какой-то бездушный у вас дом, необжитый. Иногда зайдешь к кому-нибудь, и чувствуешь: чем-то пахнет, что-то шумит, а потом и на какой-нибудь полке что-то интересное заметишь. У вас наоборот…
– А что, разве лучше, когда пахнет и шумит?
– Да кто его знает, как лучше…
Апатов снял куртку и прошёл за Пашей к большому квадратному столу, в центр гостиной. Сел на высокий стул, но оказалось неудобно: ноги некуда поставить – пересел на холодный кожаный диван.
– Что, брат, всё ещё мёрзнешь? – раздался голос Паши из какой-то кладовки.
– Есть немного…
– Ну так сейчас исправим! Подожди-ка… Вот. Нашёл твоё спасение. Да и мне не помешает…
Паша вышел из маленького закоулка в кухне, держа бутылку красного вина.
– Видал ты когда-нибудь такое? Бордо! Двадцать лет валялось по погребам, а теперь – тут, в моей руке.
Разлили по бокалам, выпили – Апатов поморщился.
– Ты чего это? Неужели не нравится?
– Да, гадость какая-то…
– Зато какая польза для репутации… Помню, мне тоже не нравилось сначала, а потом я пил, пил и вдруг понял, что дело не во вкусе. Впрочем, в нём что-то есть, в этом пойле, я всегда это знал. Но если бы отменили когда-нибудь in vino veritas, то само vino не пережило бы и Платона. Мода, дружище…