Иди. Пока ты идёшь, они ничего не скажут тебе…»
Апатов слушал рассказ, затаив дыхание. Напряженное спокойствие загадочного повествователя, повелевающего убийцей, сам убийца и их совместный поступок пугали, но не отталкивали нашего героя. Напротив: они звали его, притягивали, потому что в них было много неизведанного. Когда Паша закончил читать, Апатов встал с дивана и заходил по комнате, сложив руки за спиной и повторяя только одно слово: «Невероятно».
– Я смотрю, ты тронут, если не тронулся,– мрачно усмехнулся Глевский – совсем не как автор, только что прочитавший своё произведение.
– Очень тронут, Паша, потому что это… Это же гениально, дружище, без всякой зависти тебе говорю! Я такого давно не слышал! Жутко, но гениально, а самое главное – правда. Всё, как ты и сказал.
– Так-то,– отрезал Паша, доливая в свой бокал остатки вина.
Вдруг Апатов спохватился: Глевского-то надо было спасать, а не поддерживать. Не то он наговорил, совсем не то… «Но разве Паша не прав? Не-ет, он прав, правее некуда. Что же мне-то делать?.. Он ведь, пожалуй, и несчастный человек, только разубедить его в том, с чем я согласен, это какая-то… глупость? Надо бы с ним просто поговорить. Просто спросить, за спрос ничего не будет…»
Наш герой вздохнул и заговорил:
– Почему, Паша?
Тот повернулся и выжидающе посмотрел на Апатова.
– Почему ты написал об этом?
– Как же почему? Раз написал, значит, и потребность была.
– Потребность в таком рассказе?.. М-м. Возможно, я сейчас скажу немного глупо, но… с точки зрения обычного человека, то, что ты описал,– это абсолютное зверство.
– А я ведь в тебе не ошибался, Сёма,– тихо, но сдержанно ответил Глевский.– Ты всё правильно подметил. Это зверство. Но и человек – зверь, разве нет? Так что, «с точки зрения обычного человека», то, что я описал, это абсолютная человечность. Во всей красе, так сказать.
– Но это подмена понятий, Паша,– удивлённо улыбаясь промямлил Апатов.
– Ты Георгию рассказывай про подмену понятий. Тут – вся правда.
– Но если это – человечность, то мы бы уже давно переубивали друг друга…
– Выжили бы сильнейшие. Для вида – хорошо,– отчеканил Паша с непроницаемым, но с первого взгляда самым простым выражением лица.
– Нет, что-то здесь не сходится…– сказал Апатов полушёпотом, но Паша его перебил:
– Пойдём-ка воздухом подышим. Душно здесь стало…
Проговорив это, Глевский поставил бокал на стол, поднялся и вышел из гостиной в коридор. Его скрыла какая-то странная тень от большого выступа, и в этой тени он ходил, как призрак, бестелесный и расплывчатый. Апатову стало не по себе. Он тоже встал, выдохнул и вошёл в загадочный мрак. Нет, не согрело его вино, даже наоборот: нашему герою стало холоднее. Какое-то предчувствие терзало Апатова, но теперь он отмахивался от него, не желая при Паше думать о заоблачной, неясной судьбе, которой, может, и не было вовсе.
Чтобы заглушить тревогу, Апатов снова заговорил:
– Паша, ты любишь звёзды?
Что-то холодное и тонкое как бы блеснуло в темноте.
– Нет, Сёма, не люблю.
– Почему?
– Отвлекают. Наша беда – здесь, а засмотришься на звёзды, так и проглядишь что-нибудь… важное… Чего стоим?
Паша открыл дверь и пропустил Апатова вперёд себя. С бездвижным лицом повернул ключ в замке. Пошли. Добрели до калитки. Вышли на улицу. И тут Глевский хлопнул себя по лбу:
– Забыл! Надо же ключ в подсобке оставить, отец просил. Не жди, Сёма, иди… Я догоню.
Апатов замутнённым взглядом окинул своего друга и молча кивнул. Слишком много мыслей набросилось вдруг на нашего героя: не до странностей было. Пошёл вперёд, слабо разбирая дорогу.
Очнулся он от странного звука, который показался ему знакомым – где-то сверху пилили и кричали строители. «Разве строят ночью?» – подумал между делом Апатов, продолжая идти. Остановился только тогда, когда оказался возле дома с нависавшей над тротуаром лоджией. Там и пилили. И там же кто-то громко и неожиданно свистнул, видимо, пытаясь привлечь чьё-то внимание. «Где вы пилите?..» – услышал Апатов грубый возмущающийся голос. И тут уже закричали:
– Навернётся же, мать вашу! Назад, ид…
В этот миг произошло что-то непонятное, что-то, что наш герой пытался себе объяснить прямо сейчас, когда лежал на койке в греческой больнице. Всё затрещало и как-то безучастно надломилось; по стене пошла трещина, и лоджия, нависавшая над ночной улицей, начала отделяться от здания, то есть попросту падать. Апатов успел только поднять голову и удивиться про себя: «Вот он, значит, какой… Конец…». Но нет, это был не конец. Что-то сильно ударило Апатова в спину и оттолкнуло на пару метров. Он упал, разодрав ладони об асфальт, и тут же обернулся на страшный грохот. Бетонная плита. Она должна была обрушиться на него, но под ней лежал кто-то другой.