– Да ведь так оно и есть… Я душой старше. Может, и тебя старше. Сказал бы точно, но пока не могу понять… Льстить не хотел, а всё-таки скажу: тебя не так-то просто разгадать… Семён. Ты какой-то неочевидный кадр, с тобой ещё придётся разобраться, но только не сейчас,– Паша резко встал, поправил штанину и, уходя, бросил,– Увидимся.
И увиделись. Через несколько дней он подошёл к Апатову и сказал:
– Помнишь наш разговор? Я ведь тебе не раскрыл самое главное: поливать кого-нибудь грязью при других – моё любимое занятие.
– Почему?
– Потому что я обычный человек, Семён. Кстати, мне не нравится, как это звучит: «Семён»… Можно я буду звать тебя «Семак»? Хм, Семак… Семак…
– Лучше просто Сёма.
– Ну что ж, Сёма, так Сёма. Будем теперь не разлей вода, помяни моё слово!
…
Молодые дни Апатова текли мерно, беспечно, в разговорах с друзьями и близкими людьми. Он действительно мало думал, в чём честно признался Паше Глевскому. Но Сёму это совершенно не волновало. Были в его душе дела посерьёзней, чем размышления.
К шестнадцати годам в нём проснулось сильное чувство, чувство неизвестное и непонятное. Это был как бы переизбыток сил. Апатов видел, что с ним происходит какое-то изменение: его стало сильнее тянуть к другим, он теперь жаждал всего нового, куда-то постоянно рвался. Но полное осознание пришло позже, когда он заметил, что придумал себе друга, которого он мог оберегать от опасностей и которого мог учить. Прямо как маленькая девочка – куклу. Признаться в этом себе было самым сложным испытанием за последние пару лет: он всё делал не так и, возможно, начинал сходить с ума.
– Это, брат, гормон,– говорил Паша, посмеиваясь над другом, которого как будто что-то постоянно злило.– Дело обычное, мы тоже проходили… Знаешь-ка, что?
– Что? – вызывающе спросил Апатов.
– Сучка тебе нужна, вот что.
– Сколько же в тебе романтики, Паша…
– Ой-ой-ой, а ты-то когда так размяк? Деликатничаете, сударь!
– Да ну тебя.
Сказав это, Апатов усмехнулся. Глупости.
– Стыди меня сколько хочешь, Сёма, а сучка нужна-а, ещё как нужна. Вспомнишь мои слова попозже, когда она появится – это тебе обещаю. А не вспомнишь – так напомню. Вот, мол, был такой старый философ Павел из Глевии, и изрёк он то-то и то-то…
Оказалось, что старый философ Павел из Глевии был прав, да и ждать долго не пришлось. Появилась одна из тех, кого Паша всенепременно звал «сучками»…
Апатов – тот, который сейчас лежал в греческой больнице и думал – даже на секунду приподнялся с койки: как-то странно заныло сердце от воспоминания о первой любви. Захотелось схватиться обеими руками за голову, но он сдержал себя. Вместо этого он взял с тумбочки стакан, полный воды, окунул в него руку и провёл ей по лбу. Жарко было. И так душно ещё, так неприятно душно, как если бы духота заползла в рот и уши Апатова и сдавила сердце. Он поморщился, сглотнул и вспомнил, как начинался его дневник.
«Без понятия, зачем я сел писать это. Наверное, потому, что не писать нельзя. Слишком много произошло – и вокруг, и внутри меня. Думаю, стоит начать с того, что я влюбился, причём влюбился крепко, как это называется, по уши. Никому пока не говорил. Да и незачем. Здесь этой новости самое место.
Нет, не могу. Сейчас мне хочется писать, думать, говорить только о ней. Что ж, тогда здесь будет её портрет. Опишу так, не подглядывая на фотографии – просто по памяти.
Зовут её Катя. Ростом она, пожалуй, даже ниже среднего, и еле дотягивает мне до плеча. Этакая миниатюра с какой-нибудь картины. Глаза у Кати зелёные, проникновенные, и смотрят в душу из-под густых, но аккуратных бровей. Забегу вперёд и скажу, что, может, полюбил я её именно за эти глаза.
Так вот, глаза эти большие и какие-то притягивающие: в них хочется смотреть и смотреть без остановки. Но самое притягательное в её лице – это, конечно, улыбка. Каждый раз, когда я смотрю на неё, мне хочется, чтобы она улыбалась. Ещё лучше – чтобы смеялась. Смеялась своим высоким, таким нежным и женственным голосом.
Чёрт, чувствую, что забираюсь в настоящие романтические дебри. Эх. Ну и ладно: писать, так писать.
Катя без всяких преувеличений красивая. Особенно хороши её волосы: густые и кудрявые, тёмные, но чуть светлее моих, они постоянно падают на Катино лицо, а Катя постоянно борется с ними. Убирает их либо за ухо, либо за плечо. Иногда, когда надоедает, она забирает их в пучок на затылке. Этот пучок не менее хорош.
Я бы мог расписывать ещё на много страниц, но чувствую, что нужно закончить с портретом. В конце концов, дневник про меня, а не про Катю. С которой, кстати, ещё чёрт знает что выйдет…