И вот уселись оба за него друг против друга, чтобы вкусить плодов земных, и, сидя так, все больше пленялся Оливер юной девушкой-девочкой в полупрозрачных тканях и становился ею опьянен. Незрелой, но слаще иной зрелости была ее красота, причудливой и неправильной, как жемчуг «барукко», однако лучше, богаче и скатного, и бурмицкого жемчугов. Только и Далан восседал рядом, подобный утесу, — на страже дочерней чести.
— Этого напитка ты не выпьешь и пищи той не вкусишь, — говорил он Оливеру, — пока не заплатишь полной цены!
Препоясав чресла парео, увенчав себя не полынью, а жасмином, пировали они, отведывая всё, что принес огражденный сад Рахав. И паслен кружил голову, и наранхилла была нежна, и перец жег: путы для ума, сладость для языка, жар горла и стеснение печени! И вкладывали друг другу в уста лучшие куски, и был Оливер на краю безумия и гибели, ревнуя к прекрасному близнецу ее, что ушел внутрь и прикипел к сердцу, душе и плоти. Но спокойна была Рахав: глаза ее потуплены, лоно запечатано, и червонный закат запутался в волосах, ибо близка была ночь, похожая на ее душу. Душа же Рахав была от океана: необъятна, как его хляби, глубока, точно впадина в его дне, изменчива, как морские течения, и стойка: ведь нельзя сильно сжать воду, как ни старайся. Всё имела она от воды, только, на счастье, в лед не умела она превращаться — но ведь и океан подо льдом не видел никто и никогда.
— Смогу ли разгадать тебя — живой талисман рыцарей Зеленого Храма, джентльменов кильватерных струй, пашущих моря и бороздящих океаны? — говорил тем временем Дэвид.
— Сможешь, если прекратишь расхищать чужое поэтическое достояние и наживешь свое, — смеясь, говорила Рахав: легчайшее кокетство играло в ней, как шампанское вино.
— На моих губах такой же замок, что и на твоем лоне, — ответил Дэвид вольной шуткой. — А твои уста свободны — начни ты первая говорить!
— Разве хозяин платит гостю за угощение, а не наоборот? — спросила она, и глаза ее, глаза орлицы, были оперены ресницами, точно индейские стрелы. — Но историю я тебе расскажу, и будет у нее двойное дно, как у пиратского сундука… Такие истории читаются теми, кто может проникнуть глубже самих слов.
И она рассказала ему историю, подсказанную Рахав ее садом и названную поэтому -
— Ты помнишь, какой сон приснился маленькой Иде: будто ее цветы танцевали и сплетничали на балу, а утром все увяли от усталости? И еще есть много стихов о цветах, похожих на женщин своей нежностью и слабостью. Простые души одаряют запахом лаванды, боязливые девы сжимают уста и члены, как мимоза, но их греховные помыслы цветут, как пряная лилия — однако лилия еще и рисунок королевского штандарта; хищная красота, что пьет мужскую кровь, напоминает орхидею. Это всё сравнения, истертые, как монета в сундуке ростовщика: дальше будет иное. Все цветы одинаково танцуют на балу жизни, но ни один еще не начал своего истинного танца. Сама я — миндаль сладкий и горький, миндальное молоко и миндальная отрава, вот и понимаю все, что есть в других женах и цветах.
Оттого и мне как-то ночью примерещилось, будто все цветы мира, пришедшие ото всех его широт и сезонов, собрались в земном саду на карнавал — я узнавала их за феерическими масками — и стали похваляться своей красотой, запахом и пользой, что извлекает из них человек. И двенадцать победителей было избрано в этой битве цветов — я их тебе перечислю:
— мак, алый или пурпурный, с округлым темным пятном или белым полумесяцем в основании каждого лепестка, похожего на ноготь: сок его навевает сны и успокаивает земные желания;
— одуванчик с золотой головой: вино его греет, цвет радует, лист исцеляет, он способен седеть, как человек, и тогда его уносит ветер;
— лаванда, что растет у моря на холмах: аромат ее изгоняет нечистое из дома и самого человека из-под его крова, это цветок странников;
— черная гвоздика: аромат ее подобен восточной пряности, на лепестки положен знак крови и жертвы;
— маргаритка: она имеет сто цветков в одном малом соцветии и сто умов в одной голове, однако тем не кичится;
— василек: украшает поле и крадет у него земное плодородие, однако глаза его отражают небо;
— лилия: это цветок, горящий на орифламмах и фасадах храмов;
— орхидея: чужую силу и смерть обращает в свою жизнь и красоту;
— крокус: первым выходит он из-под снега, лепестки дарят два цвета скорби, лиловый и желтый, тычинки — самую драгоценную пряность;
— ирис: сам он лилов, но дает черную краску для волос и парадных гербовых накидок, имя его — имя радуги;