Женщина, как и Дом, где она царит, есть Восьмигранник, она несет на себе этот вечный символ божественной завершенности, и мужчине, раньше чем самому стать отцом, необходимо заново родиться в женском лоне, этой чаше с мировым вином. Все события нашей жизни перевернуты: получается, что раньше рождения обязана произойти смерть. Но она — вовсе не легендарный Черный Человек, и это, по-моему, ныне ясно и не вызывает споров.
Все Робинзоны ищут свой рай, хотя чаще всего нечто вталкивает их в него насильно. Все они грустят по нему, не зная истинной причины своей печали, но достигнув обетованной земли — тут же стремятся обратно: видимо, она их отторгает. И если рай мужчины — прекрасная женщина, с ней у него получается в точности так же, как с истинным и совершенным миром.
Может быть, отторжение — это своего рода миссия, особого вида жертва: игра с раем в прятки, стремление совпасть и соответствовать. Возможно также, что посланный в рай — уже в раю, хотя в своих окрестностях видит один ад. Не исключено и то, что видящие рай, но как бы издалека и через мутное стекло, разносят свое видение повсюду, куда являются в тоске.
И еще может быть, что поиск и смерть на пороге обретения — путь Моисея, вечный уход — путь Иисуса, вечное возвращение и пребывание — путь Хайя — Живущего и Сына Того, Кто Существует.
— О ты, чей пыльный пурпур был всегда в лохмотьях, а теперь еще и поистрепался! — напыщенно воскликнула Аруана. — Как тебя теперь называть — Оливер, Дэвид, Далан или просто — неплатежеспособник? Все за тебя твои истории рассказывали — и приемная мамаша, и хозяин странноприимного дома, и любимая — а ты свою последнюю ответную сказочку таки заныкал. Да уж будет мне злословить: ведь, как-никак, ты отыскал ту ладонь, что совпала с твоей во всех жилках, линиях и завитках, и понял, что даже если короля и вправду играет его свита — делает его никто иной, как шут. Ибо только шут может придать мировой игре надлежащую всамделишность и серьезность. Вот и садись теперь рядом со своим личным скоморохом, мой король, — вас ведь теперь снова двое, или это у меня в глазах двоится? И жди — скоро появится новый улов для нашего стола и медного котла. Рахав — девочка вся в меня молодую: проворная и удачливая.
В знаке Овна
Имя — ВАСИЛИЙ (ВАСИЛИСА)
Время — между мартом и апрелем
Сакральный знак — Агнец
Афродизиак — красный мухомор
Цветок — маргаритка
Наркотик — Lophophora Castanedii
Изречение:
«Все это отражалось в зеркалах, а те в свою очередь отражались в аквариуме, где плавали зеркальные карпы, отражавшие все скопом».
(микро)
На этот раз наша Игра отразится в Рыбе, каковая есть истинно христологический и христианско-хронологический знак. Но Рыбы совпали с Овцой, которая их не ест (Овна или, что то же, Агнца самого приносят в жертву и потом благоговейно пожирают) — ох, выходит, судьба им ее поймать и скушать! Одна надежда моя на то, что у Барана имеются рога.
Тем временем Рахав в сопровождении грязно-белой псины, безродной и приблудной, со шкурой, как будто местами заживо траченной молью, бодро шагала по району бывших малоэтажных новостроек, мимо стен, обросших по красному кирпичу паршою объявлений, требухой бумажных лоскутков. Одета она была, как и ее спутница, в духе этого времени, пространства и места, однако же, с целью слегка подчеркнуть свое афродизийное и афродитическое исхождение из океана, носила цвета его знамени. Ярко-синий топик, отороченный двойной белой полоской, кончался чуть повыше ее пенорожденного пупка, а парные к нему обтяжные штанишки до колен, типа «капри» — чуть пониже. На ногах — тот же, кстати, стиль — находились толстенные белые кроссовки с литой подошвой из особого, жесткого и не очень легкого каучука, которой при случае можно было эффектно врезать: народ в столице попадался разный, рисковать не хотелось. Стоило сказать, что все это вместе взятое выглядело куда более пристойным, чем старинный мужской купальный костюм, а если и притягивало плотоядные взоры, то благодаря непередаваемому изяществу как предметов одежды, так и бледно-золотой и слегка смуглой поверхности самой Рахав, ее лазурных глаз и невесомого светло-рыжего опахала, разметавшегося по нагой спине до лопаток.
Экстерьер в целом слегка напоминал тот, которого счастливо избежал Шэди в своей Полыновке, разве что все было раза в два повыше и в три-четыре — позамызганней. Стоял самый разгар весны, однако небеса в предчувствии летней жары заранее повыцвели. Строго говоря, то было действительно пока лишь предчувствием: холодная грязь детских площадок и газонов едва подернулась травкой, Рахав, с ее тропическим мироощущением, била внутренняя дрожь, и лишь закаленный организм совладал с нею. Впрочем, местные бегали по солнышку еще в более откровенной наготе — и ничего плохого им не делалось.