Я судорожно глотнул. У меня защипало глаза. Совершенно ясно — она на меня рассердилась. Заныл:
— Вы уж простите меня, барышня Дора, это в последний раз! Больше такого не будет, вот увидите! Примите во внимание, что до сих пор ведь я ни разу не забыл!
Она усмехнулась.
— Успокойся, я не сержусь, право, не сержусь. Выбрось это из головы, — мягко увещевала она меня. — Я расстроена совсем по другой причине.
Теперь уж я непременно захотел узнать, что ее так огорчило. Поскольку я продолжал настаивать, она отослала меня домой.
— Если не хочется домой, иди к Марии или к Гелене. Поговори с ними. Пойми, я сейчас хочу побыть одна.
Она прикрыла глаза рукой. Что-то и вправду мучило ее.
Я сделал несколько шагов, но потом опять остановился. По каким-то подсознательным мотивам мне было очень тяжело покидать сегодня Дору. Я сорвал с одной яблони скрученный листик. Внутри него оказалась извивающаяся зеленая гусеница. Я бросил ее на землю и раздавил. С упреком оглянулся на Дору, наши глаза встретились. Наверное, она поняла мою печаль, а может, ей и самой неприятно было таким образом меня прогонять. Она ласково поманила меня пальцем. В мгновение ока я очутился возле нее.
— Ну что ж, — сказала она слабым, прерывающимся голосом и несколько раз повторила. — Ну что ж! — Положила обе руки мне на плечи, заглянула в лицо. Почудилось мне или на самом деле в глазах ее заблестела влага? Меня это взволновало до глубины души. Дора разгладила мне волосы ото лба на обе стороны, точно хотела разделить на пробор. Помолчала.
— У вас какая-нибудь неприятность? — с сочувствием спросил я. — Кто-нибудь огорчил вас или обидел? Как рад был бы я чем-нибудь вас утешить! Да не знаю, чем.
— Нет, никаких неприятностей не произошло, никто ничего худого мне не сделал, — быстро проговорила она с какой-то болезненной улыбкой. — Правда, правда. А ты славный мальчуган. Очень славный. Я не всегда обращалась с тобой так, как ты того заслуживал. Думаю, частенько обижала. Прости меня, пожалуйста.
— Барышня Дора, — бормотал я, — барышня Дора… — Я хотел сказать, что слова ее отдаются во мне печалью, а похвала звучит так, будто она прощается со мной. Но Дора не дала мне договорить. Взяла за плечи, круто повернула к себе спиной.
— Ну, а теперь ступай, — ласково промолвила она. — Слышишь? Ступай же. — И легонько подтолкнула вперед.
Я неохотно подчинился. На языке у меня вертелось множество невысказанных вопросов. Почему она так странно вела себя? Откуда такой не свойственный ей ласковый, материнский тон? У меня защемило сердце. Я присел на порог Ганзелинова дома, где еще так недавно радовался предстоящему вечернему киносеансу. Дора садом спускалась к Безовке. Мне были видны ее голова, плечи, на которых лежал соскользнувший с головы красный платок, затем лишь только грива ее черных волос — и все. Она ни разу не обернулась.
Мимо прошла Лида, пытливо заглянула мне в лицо. Я с трудом попытался изобразить беспечную улыбку. Прикусил губу, чтобы превозмочь волнение. Почему вдруг овладела мной такая тоска? Может, это было предчувствие?
ПОБЕГ ЛЮБОВНИКОВ
Черный принц уносился от своих преследователей, а граммофон хрипло пел одну и ту же смешную песенку: «Пикколо, пикколо…» Копыта призрачных коней били по моему мозгу, обтрепанная кинолента прокручивалась с мучительной назойливостью. Порою на ней возникала просвечивающая звездообразная дырка. Вдруг вместо джунглей на экране появилась одинокая вилла с садом, грабители в масках дергают звонок у калитки. Прежде чем ты, несчастный соня, оденешься, они задушат ничего не подозревающую служанку, сумеют увлечь из дома хозяина, а жене его не останется ничего иного, как укрыться со своими детьми в спальне и забаррикадировать дверь. Неописуемо волнительная минута! Слава богу, в комнате у хозяйки — телефон, на другом конце провода — испуганное лицо мужа, и два полицейских уже садятся на велосипеды. «Пикколо, пикколо…» — мило щебечет граммофонная пластинка. Баррикада из столов и стульев рушится, но тут на плечо грабителя опускается тяжелая рука. Это не значит, что можно перевести дух. Вот мужчина и девушка целуются в саду; из кустов злобно поблескивают чьи-то ненавидящие глаза. Обеденный перерыв окончен, мужчина, целовавший девушку, влезает в бадью, его соперник, крутя ворот, спускает бадью в глубокий колодец. Там, внизу, в темноте, бадья повисает над водой, а человек наверху с сатанинской улыбкой вытаскивает из кармана нож, чтобы перерезать веревку. Легкий ветерок шевелит во дворе травку, видно, как покачиваются стебли, куры спокойно разгребают песок, клюют, кудахчут. Кино, правда, немое, но куры кудахчут громко. Может, это и не куры? Неужели уже утро и это во дворе под окнами судачат служанки? Уж очень оживленно они что-то обсуждают. Я не мог разобрать слов, глаза у меня слипались, их щипало от вчерашнего переутомления, побаливала голова. Да и во́рот колодца — это тоже не из кино, — какая-то женщина сноровисто качает воду из старой проржавевшей колонки. Что же, собственно, было дальше? Да, бадья с всплеском падала в воду, мужчина во тьме отчаянно барахтался на черной поверхности, к счастью, ему удалось уцепиться за выступ на срубе… Господи, но что же так взбудоражило служанок? Галдят, будто стая ворон. Я перевернулся на постели, приподнял голову, с трудом разлепил веки. В глаза ударил слепящий поток света.