– Чего тебе? Если хочешь уйти – прикрой дверь. Как выйду, сама закрою.
– Нет, я… Ты пьешь кофе?
Ответа не последовало.
– Я заметил у тебя турку…
– Делай, что хочешь.
Катя вышла из душа, задушенная длинным махровым халатом, который никогда прежде не надевала. По квартире разносился приятный запах кофе. Она присела за стол, устало глядя на то, как Дима нервно барабанит пальцами по столешнице. В голове слегка прояснилось, и она решила разойтись по-доброму и без скандалов. Прежде чем неловкая пауза затянулась настолько, что окончательно развела их умы в разные стороны, Катя произнесла:
– Социальный конструкт.
– …что?
– Девственность – это социальный конструкт, – объяснила она, глотая кофе. – Незачем со мной носиться, незачем мне угождать.
– С чего ты решила, что я только поэтому решил?.. – возразил Дима. – Мы переспали, и естественно, что…
– Я думала, что переспала с ловеласом, а не с неуклюжим подростком. Не рассказывай мне о том, как должны вести себя люди после интимной близости. От тебя это слышать даже смешно.
– Нда, – протянул он после недолгого молчания. – Пожалуй, у тебя не лучшие воспоминания останутся.
Катя пожала плечами, не желая развивать эту тему.
– Ты просила остановиться, а я думал…
– Я не предупредила – моя вина, – рассудила Катя, пытаясь прервать ход его рассуждений, в которые не собиралась вникать. Ей вообще казалось, что этот парень у нее уже загостился. – Я не собираюсь утирать тебе слезы только потому, что на деле ты оказался не таким мастером постельных игр, каким себя вообразил. Допивай и уходи. Я все еще хочу спать.
Отповедь немного отрезвила Диму. Прежде ему еще никто не указывал на дверь. Это больно ранило самолюбие, и к этому он оказался не готов, поэтому остался сидеть, как был. Кофе в глотку больше не лез, молчание тяготило. Катя дала ему время оправиться и пошла убирать постель. Сдернув белые простыни, она отнесла их в машинку и вернулась с новым комплектом белья.
Когда Дима допил кружку, он и правда ушел. Без лишних слов, только махнул на прощанье и захлопнул дверь, как она и просила. Он не успел далеко отойти, как услышал щелчок замка. Никто не ждал его здесь. Никто не хотел, чтобы он вернулся.
Всю субботу Катя пролежала без дела. Стряхнув с себя стыдливость, лежавшую между первобытным желанием отдаться и цивилизованным разумом, велевшим этого не делать, она нашла, что ее не сильно заботит то обстоятельство, что она переспала с едва знакомым парнем. Она считала себя достаточно взрослой, чтобы не делать из этого трагедию, да и помнила она не много – все, что осталось от той ночи, это тянущая боль в мышцах и время от времени вспыхивающие, словно огоньки, воспоминания, запечатленные ее телом и так ловко избежавшие ее воспаленно-самонадеянного разума. Все это сильно докучало ей, и поэтому, когда зазвонил телефон, Катя ответила своим обычным резким тоном, которым одаривала всех сотрудников банка, социальных работников и других мошенников, пытавшихся украсть у нее либо деньги, либо время.
После некоторого молчания в трубке послышался хриплый мужской голос:
– Так ты разговариваешь со мной?
Сергей Анатольевич был, можно сказать, непростым человеком, если богатство и темное прошлое можно подвести под значение слова «непростой». Он безумно любил дочь, буквально пресмыкался перед ней и ее матерью, потому что обе они были очень обидчивы и своенравны, но, находясь на работе, он преображался и становился тем, кем ему и надлежало быть, – директором, акционером, крупным чиновником, – и, если ему случалось позвонить Кате среди дня, из образа он не выходил.
Ругаться по телефону было одной из его излюбленных форм самоутверждения, но в жизни он был на редкость добродушным человеком, одним из тех, кто и накормит, и напоит, и добрый совет даст. Катя привыкла сносить его грубый тон, зная, что потом Сергею Анатольевичу всегда бывало стыдно. Однако прощения в этой семье никто никогда не просил. В семье Кожуховых вообще такие слова, как «прости меня», считались позорным клеймом, роняющим человеческое достоинство. Извинялись и мирились они подарками. Вероника Кирилловна, часто перегибавшая палку и, в отличие от своего супруга, не умевшая оставлять работу за дверью своего дома, эта женщина, не умевшая искренне сказать ни одного слова похвалы, извинялась в форме сдержанного комплимента, что в Кате вызывало злорадство, а не слезы умиления. Сергей Анатольевич при всей своей деловой хватке был более понимающим и мягким, поэтому, чувствуя за собой какую-то вину, он начинал расспрашивать о ее подругах, о студенчестве, всем своим тоном давая понять, что он не сердится и ей сердиться не стоит.