Катя в числе прочих посмотрела на молодых людей, ни на ком особо не останавливая взгляд, хотя в деталях запоминая каждого на случай, если придется давать показания (всякое бывает, а в такой компании тем более). В то время как все девушки стали игриво посматривать на новую кровь, она одна осталась безучастной. Катя не любила себе в этом признаваться, предпочитая притворяться сильной даже перед самой собой, но новые люди, особенно те, кто навязывал свое знакомство, пугали ее. Она не могла объяснить себе этого чувства, хотя и знала его истоки, и не стремилась описывать его, только каждый раз, когда к ней подходил незнакомый человек ее возраста, сердце будто обращалось в камень, сознание мутила тревога, и в ней поднималась волна спонтанной агрессии.
– Ну, девчонки, где учитесь?
– На филфаке, – хором ответили Ксюша и Наташа и засмеялись.
«Девчонки с филфака» – эта ячейка уже прочно закрепилась в словаре среди синонимов к слову «легкодоступный», по соседству со словом «легкомысленный». Сюда относили каждую, кто не выглядел, как лягушка, в противном случае это уже была не «девчонка с филфака», а производное от слова «зануда».
– Что, прям все?
– Мы однокурсницы, – объяснила Ксюша, выкладывая поверх опорной руки свой бюст. – На одном направлении учимся.
В подобных разговорах назидательная точность была моветоном, поэтому ни Катя, ни Надя, известные в коллективе за дотошность, не стали указывать на то, что Марина была с переводческого, а Юля, захваченная по пути из университета Ксюшей и весь вечер взиравшая на происходящее большими глазами поверх столешницы, с экономического. Учились-то они все равно вместе.
– Вот черт, – вздохнул один из парней. – Знал бы я, что на филфаке такие девчонки учатся, я бы тоже туда учиться пошел.
– Я бы с тобой тогда не общался. Парень на филфаке – это убого.
– А ты за словом в карман не лезешь, Дим!
– Но он прав, – вполне ожидаемо поддержала Марина. При всякой возможности она во всю силу своего упрямства выступала против юношей-гуманитариев, заявляя, что натуралов среди них нет и быть не может. – Будь у нас хоть один нормальный парень на направлении, думаешь, мы бы сидели тут одни?
Катя сдвинулась глубже в угол, когда ребята расселись за их столиком. Она стала почти невидимой, и только время от времени из рассеянного полумрака угла платиновым блеском мерцали глаза, ловя свет лампы. Завязался разговор. Никто ни о чем конкретном не говорил, слова расточались впустую, но время не текло, а буквально проносилось мимо.
– А что это там за девчонка в углу спряталась? Эй, как тебя зовут?
Девушки переглянулись между собой. «Понеслась», – пробормотала Надя в стакан. Марина, не желая участвовать в скандале, подмигнула Диме и довольно громко, чтобы он уж точно услышал, сказала соседке, что отойдет в уборную.
Катя медленно оторвала глаза от телефона.
– Ты ко мне обращаешься?
– Да.
– Я Катя.
– Здорово, я Никита.
– Не сказать, что приятное знакомство.
Его угодливая улыбка дрогнула.
– Как грубо, – хмыкнул он, делая над собой усилие. – Что это с тобой, настроение плохое?
– Как рожу твою увидела, так сразу поплохело.
– Ну ты и стерва, – обиделся Никита. – Чем я тебе так не понравился-то?
– Рожа уж больно смазливая. А на ушах что это? Сережки? Миленько. Где взял? В Lady Collection?
Сидевшие рядом парни прыснули от смеха, и это взбесило Никиту еще больше. Его смазливое лицо без улыбки приобрело даже мужские черты, но, стоило ему открыть рот, вся внешняя привлекательность слетела.
– А что это у тебя под боком? Сумочка Louis Vuitton? На барахолке нашла?
Катя засмеялась и довольно искренне.
– Где у тебя глаза? На заднице? Это Hermes!
– Я не обязан разбираться в ваших бабских штучках.
– Ты хотел сказать «в наших»? – продолжала смеяться Катя. – У тебя такое свежее лицо, расскажи, какими патчами пользуешься?
– Кать, – Наташа дернула ее за руку, – прекрати.
Катя замолчала, делая подруге одолжение, но продолжила смотреть на парня напротив с издевкой, которая была еще более унизительна, потому что парировать ее было нельзя. У Кати был редкий дар – она с легкостью выводила людей из себя. Не имея жалости к людским слабостям и горестям, она с каким-то садистским удовольствием давила на их раны и тем больше было удовольствие, чем меньше ей нравился человек. Ее любили и ненавидели одновременно: она была справедлива, она была честна, она была жестока и неуступчива.